Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова - Владимир Хрусталев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телефон в это время звонил без конца, так как в городе упорно связывали исчезновение Распутина с моим именем. Звонили родные, знакомые, члены Государственной Думы, звонили представители и директора разных предприятий и заводов, заявляя, что их рабочие постановили установить мне охрану.
Я всем отвечал, что слухи относительно моего участия в убийстве Распутина ложны и что я совершенно не причастен к этому делу.
До отхода поезда оставалось всего полчаса. Простившись с присутствующими, мы отправились на вокзал. Со мной в автомобиль сели братья моей жены князья Андрей, Федор и Никита; Стюарт и Рейнер. Подъезжая к вокзалу, я заметил, что на лестнице собралось большое количество дворцовой полиции. Меня это удивило: «Не отдан ли приказ о моем аресте?» – подумал я. Мы вышли из автомобиля и поднялись по лестнице. Когда я поравнялся с жандармским полковником, он подошел ко мне и, очень волнуясь, что-то невнятно проговорил.
– Нельзя ли погромче, господин полковник, – сказал я, – а то я ничего не слышу.
Он немного поправился и громко произнес:
– По приказанию Ее Величества выезд из Петербурга вам запрещен. Вы должны вернуться во дворец великого князя Александра Михайловича и оставаться там впредь до особых распоряжений.
– Очень жаль; меня это совсем не устраивает, – ответил я и, обернувшись к своим спутникам, повторил им высочайшее повеление.
Императрица Александра Федоровна отправила телеграмму супругу.
«Телеграмма № 111.
Царское Село – Ставка. 17 декабря 1916 г.
22 ч. 24 м. – 23 ч. 10 м.
Его Величеству.
К[алинин] делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Ф[еликс], намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, Боже! Спи спокойно. В молитвах и мыслях вместе. Благословляю с безграничной нежностью.
Аликс». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1916–1917 гг. М.; Л., 1927. Т. V. С. 206)
Для них мой арест был полной неожиданностью. Князья Андрей и Федор решили, что они не поедут в Крым и останутся со мной, а князь Никита отправится со своим воспитателем.
Мы пошли провожать наших отъезжающих. Полиция последовала за нами, как будто боялась, что я сяду в поезд и уеду.
Картина нашего шествия по вокзалу была, по-видимому, незаурядная, так как публика останавливалась и с любопытством нас разглядывала.
Я вошел в вагон поговорить с князем Никитой. Полицейские снова заволновались. Я их успокоил, сказав, что никуда от них не скроюсь, а лишь хочу проститься с уезжающими.
Поезд тронулся, и мы пошли обратно к автомобилю.
«Странно чувствовать себя арестованным, – думал я, возвращаясь домой, – что со мной будет?»
Дома были очень удивлены нашему возвращению и недоумевали: что бы все это могло означать?
Я чрезвычайно устал за день и, очутившись в своей комнате, лег отдохнуть. По моей просьбе со мной остались князь Федор и Рейнер; они оба были взволнованы и опасались за мою судьбу.
Во время нашего разговора вбежал в комнату князь Андрей[280] и объявил о приезде великого князя Николая Михайловича.
По свидетельству великого князя Николая Михайловича:
«17/XII в 5 1/2 часов два телефонных звонка – один от княгини М.А. Трубецкой, другой от английского посла Бьюкенена – мне сообщили, что прошедшею ночь убит Григорий Распутин и что подозреваемые убийцы – князь Ф.Ф. Юсупов и мои племянники Федор и Никита. Такое неожиданное известие меня ошеломило, и я помчался в автомобиле в дом брата Александра на Мойку, чтобы узнать, в чем дело. Застал лишь одного Никиту за уроком, а ни Федора, ни Феликса, жившего (без супруги) у них, не оказалось дома. Я был озадачен и взволнован и решил дождаться возвращения другого племянника, Федора, так как прислуга сообщила, что Юсупов вернется поздно. Федор вернулся в начале седьмого часа, заметно сконфузился, когда меня увидал, и на мой вопрос: “Что случилось?” – ответил, что ничего положительного, кроме слухов, не знает, а дает слово, что он к убийству непричастен. Это меня отчасти успокоило, и, не дождавшись Юсупова, я пошел обедать в клуб, где все только и говорили об исчезновении Гришки. Под конец обеда появился вел. князь Дмитрий Павлович, бледный как смерть, с которым я не разговаривал, так как он сел за другой стол, а я, успев спросить Трепова о правоте случившегося и получив ответ, что все это ерунда, доказывал во всеуслышание, что это новая провокация Протопопова. Между тем Дмитрий Павлович заявил другим, что, по его мнению, действительно Распутин или исчез, или убит. Мы сели играть в quinze (“пятнадцать” – фр.), а Дмитрий Павлович уехал во французский Михайловский театр.
На другой день, 18-го, я узнал, все еще не видав Юсупова, что он и оба племянника уезжают вечером в Крым и что из ст. “Медведь” вернулся старший племянник Андрей. Но за день толки не умолкли, и А.Ф. Трепов мне по телефону сообщил, что действительно Распутин, вероятно, убит и что упорно называют Юсупова, вел. князя Дмитрия Павловича и Пуришкевича – как замешанных в этом убийстве. Племянников я снова навестил и простился с ними, а в 9 час. вечера мне дали знать, что они благополучно отбыли в Ай-Тодор. Я вздохнул свободно и сел безмятежно играть в quinze, радуясь, радуясь, что этот мерзавец, наконец, не будет больше вредить, но опасался, что все сведения Трепова неверны и что вся эта mise en scene [мизансцена (фр.)] затеяна Протопоповым.
Каково было мое удивление, когда около 10 1/2 ч. меня вызвал к телефону Юсупов, говоря, что жандармский офицер его задержал на Николаевском вокзале и что он очень просит меня заехать к нему, в дом брата. Когда я приехал к нему, Феликс уже лежал в кровати, и два племянника, Андрей и Федор, были около него. Я пробыл у него до часа или 1 1/2, слушая его откровения. Он казался утомленным, глаза его блестели особенным блеском, но, видимо, брал на себя, чтобы произвести впечатление по полному спокойствию духа и даже какой-то невинности. Слушал я его повествование молча и редко перебивая, и, когда он кончил, я сказал следующее: как Николай Михайлович – я не смею ему не верить, но – как М. Лекок (из романа “Рабство”) весь его роман не выдерживает критики, и что, по мнению M. Lecoqu’a, убийца – он». (Великий князь Николай Михайлович. Записки. / Гибель монархии. История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII–XX вв. М., 2000. С. 66–67)
Это позднее посещение не предвещало мне ничего хорошего. Он, очевидно, приехал, чтобы подробно узнать от меня, в чем дело, и приехал как раз в то время, когда я устал, хотел спать, и когда мне было не до разговоров.
Великий князь Николай Михайлович совмещал удивительные противоречия в своем характере. Ученый-историк, человек большого ума и независимой мысли, он в обращении с людьми иногда принимал чрезмерно шутливый тон, страдал излишней разговорчивостью и мог даже проболтаться о том, о чем следовало молчать.