Николай II - Сергей Фирсов

Но может случиться и худшее: правительственная власть пойдет на уступки, попробует войти в соглашение с оппозицией и этим ослабит себя к моменту выступления социалистических элементов. Хотя и звучит парадоксом, но соглашение с оппозицией в России, безусловно, ослабляет правительство. Дело в том, что наша оппозиция не хочет считаться с тем, что никакой реальной силы она не представляет. Русская оппозиция сплошь интеллигентна, и в этом ее слабость, так как между интеллигенцией и народом у нас глубокая пропасть взаимного непонимания и недоверия. Необходим искусственный выборный закон, мало того, нужно еще и прямое воздействие правительственной власти, чтобы обеспечить в Государственную думу даже наиболее горячих защитников прав народных. Откажи им правительство в поддержке, предоставь выборы их естественному течению, — и законодательные учреждения не увидели бы в самых стенах ни одного интеллигента, помимо нескольких агитаторов-демагогов. Как бы ни распинались о народном доверии к ним члены наших законодательных учреждений, крестьянин скорее поверит безземельному казенному чиновнику, чем помещику-октябристу, заседающему в Думе; рабочий с большим доверием отнесется к живущему на жалованье фабричному инспектору, чем к фабриканту-законодателю, хотя бы тот исповедовал все принципы кадетской партии.

Более чем странно при таких условиях требовать от правительственной власти, чтобы она серьезно считалась с оппозицией, ради нее отказалась от роли беспристрастного регулятора социальных отношений и выступила перед широкими народными массами в качестве послушного органа классовых стремлений интеллигентно-имущего меньшинства населения. Требуя от правительственной власти ответственности перед классовым представительством и повиновения ею же искусственно созданному парламенту (вспомним знаменитое изречение В. Набокова: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!“), наша оппозиция, в сущности, требует от правительства психологию дикаря, собственными руками мастерящего идола и затем с трепетом ему поклоняющегося.

Если война окончится победоносно, усмирение социалистического движения в конце концов не представит непреодолимых затруднений. Будут аграрные волнения на почве агитации за необходимость вознаграждения солдат дополнительной нарезкой земли, будут рабочие беспорядки при переходе от вероятно повышенных заработков военного времени к нормальным расценкам — и, надо надеяться, только этим и ограничится, пока не докатится до нас волна германской социальной революции. Но в случае неудачи, возможность которой при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, — социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна.

Как уже было указано, начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению. »[96].

Это удивительное то ли прозрение, то ли пророчество П. Н. Дурново, которое я позволил себе столь пространно цитировать, есть одновременно и диагноз болезни, переживавшейся тогда Россией, и констатация ее принципиальной неизлечимости. То был приговор, представленный Николаю II незадолго до приведения его в исполнение. Тщательно анализировавший записку П. Н. Дурново еще в начале 1920-х годов выдающийся российский историк Е. В. Тарле, отдавая должное уму и проницательности ее составителя, тем не менее обратил внимание на нежелание экс-министра признать одно простое обстоятельство: если конфликт Германии и Великобритании неизбежен, то России придется принять в нем участие. Нейтральной она не будет, ее обязательно втянут в войну. Следовательно, нужно было выбирать не между войной и миром, а между войной против Германии и войной против Великобритании. А это означало, что никакого выбора (в смысле выбора «войны» или «мира») у русского царя не было. Наверное, данное обстоятельство можно назвать политической трагедией Николая II, но, как бы то ни было, в 1914 году изменить сценарий развития международных событий он возможности не имел.

…В январе 1914 года царь вместе с тремя старшими дочерями и великой княгиней Елизаветой Федоровной присутствовал на торжественном освещении храма-памятника, посвященного 300-летию дома Романовых. Храм располагался на окраине столицы (на Полтавской улице) — город уступил место под строительство безвозмездно. Некоторым современникам показалось, что устройство собора на окраине и вблизи свалок было ошибкой; говорили даже, что лучше не строить вовсе, чем на таком неподходящем месте. Но сам Николай II так, очевидно, не считал. Посвященный Федоровской иконе Божией Матери — небесной покровительнице рода — храм произвел на Николая II приятное впечатление. «Он высок, светел и красив», — отметил царь в дневнике. В любом случае, январское освящение Федоровского собора стало завершением романовских торжеств предшествовавшего года, подвело под ними итоговую черту. И хотя храмы в честь 300-летия дома Романовых продолжали строиться и далее, царь уже ни разу на подобных торжествах не присутствовал.

Пережив в Петербурге зимние месяцы, в марте 1914 года Николай II и его семья переехали в Крым, пребывание в котором всегда было для царя большой радостью. Там, в Ливадии, в 1911 году был отстроен большой белый дворец, ставший летней резиденцией русского монарха. В Ливадии же Николай II отметил последний перед войной праздник Пасхи, собственный день рождения, день рождения супруги и дочери Татьяны, а также 50-летний юбилей замирения Западного Кавказа. Те весенние дни были для царя временем не только работы, но и отдохновения — он много гулял, играл в теннис, посещал имения и заповедные места (в частности, Аскания-Нова). На юге лучше чувствовал себя и наследник, чье здоровье укреплялось как теплым морским воздухом, так и евпаторийскими грязями, специально привозившимися в Ливадию. Как вспоминал С. Д. Сазонов, Алексей Николаевич был бодрее и крепче, и у венценосных родителей хотя бы на время утихала острая тревога за его будущее «и зарождалась надежда увидеть его взрослым, и если не здоровым, то, по крайней мере, жизнеспособным человеком».

Конечно, министры регулярно приезжали для докладов из сырого Петербурга — государственные дела не ждали, — но для царя, любившего «русскую Ривьеру», жизнь у Черного моря была предпочтительней пребывания в столице, куда он вернулся уже 5 июня. Жизнь шла своим чередом. Казалось, что ничто не предвещает беды (хотя международная обстановка да и внутриполитическая ситуация в стране были чрезвычайно тревожными). Первая половина 1914 года по размаху массового рабочего движения оказалась рекордной. Забастовки проходили в Риге, Баку, Москве и Петербурге. Социал-демократы заговорили о серьезном политическом кризисе царизма и о грядущей революции. Даже крайне правый депутат Государственной думы В. М. Пуришкевич, позже «прославившийся» убийством Григория Распутина, заявлял, что происходившие в стране события напоминают «преддверие… 1905 года» и что «правительственная власть бессильна».