Приговор - Кага Отохико

Я сделал ставку на Мино Мияваки. Точно так же как Паскаль когда-то поставил на существование Бога. Он не знал, есть Бог или нет, но предпочёл поставить на то, что он есть, сочтя это более для себя выгодным. Я не знал, сможем ли мы любить друг друга или нет, но чувствовал себя более счастливым, поставив на возможность взаимной любви. Причём основным, что подвигло меня именно к такому решению, были её слова: «Не знаю». По крайней мере она не сказала: «Не люблю».

Я постоянно твердил себе — любовь это то чувство, которое я испытываю, когда соединяюсь с Мино, не более. Сейчас-то мне ясно — я думал так потому, что ещё не знал настоящей любви. Она пришла ко мне слишком поздно, непоправимо поздно.

Осенью наши свидания переместились в район университета Т. Здесь было удобно, — во-первых, близко до консерватории, во-вторых, в окрестностях Юсимы полным-полно маленьких гостиниц с укромными входами с переулков. Сначала мы встречались на территории университета, потом нам надоели любопытствующие взгляды студентов и мы стали назначать друг другу свидания где-нибудь возле Отяномидзу. В моём университете в то время было мало девушек, и Мино невольно привлекала к себе внимание — и своим ярко-красным, похожим на пелерину, пальто, и переброшенной через плечо сумкой, из которой торчали ноты, и широкой, мужской походкой.

Однажды в послеобеденное время мы договорились встретиться в храме Конфуция в Юсиме. На его территории в самом дальнем углу растёт огромная софора. На ней уже не было ни листочка, и её чужеземный силуэт чётко вырисовывался на фоне синего неба. Пройдя по обсаженной камфарными лаврами темноватой каменной дорожке, я оказался перед большими чёрными воротами с надписью: «Врата к добродетельным деяниям». За ними начинается широкая каменная лестница, которая торжественно поднимается к храму проповедей у главных ворот. Где-то на полпути растёт белая сосна родом из Сычуани — здесь, рядом с ней, и было наше любимое местечко для свиданий. Туда почти никто не заходил, зато проникали тёплые лучи западного солнца, к тому же оттуда были видны купола собора Святого Николая и крыши Канды. Опустившись на каменную ступеньку, я стал ждать Мино. Опоздать минут на тридцать или на час — для неё было в порядке вещей, поэтому я сразу же достал нарочно припасённую книгу и погрузился в чтение. Сквозь затянувшие небо редкие облака пробивались бледные солнечные лучи, было зябковато. В траве стрекотали какие-то насекомые, из-за каменной стены доносился грохот машин и электричек. Лязг трамвая, ползшего вверх по холму, напомнил мне наш дом на холме Тэндзин. Прошло, если я не ошибаюсь, уже три с половиной года, после того как, поступив в лицей, я покинул его; за всё это время я ни разу там не бывал и никогда не видел ни жену Икуо, ни его ребёнка. Мы знали, что в январе у него родилась девочка, которую назвали Кумико. Макио, кажется, ездил поздравлять его с этим событием, но у нас с матерью не было никакого желания встречаться с Икуо, и мы так и не видели его ребёнка — её внучку и мою племянницу. Вдруг закаркала ворона. Посмотрев на часы, я обнаружил, что прошло больше трёх часов. На сосне и на крыше храма проповедей сидели вороны — они показались мне дурным предзнаменованием. Я поднялся и пошёл к станции Отяномидзу искать Мино. По улице нескончаемым потоком шли студенты, но никакой Мино я не обнаружил. По тёмной дороге вернулся к храму, но ворота уже были заперты. Обойдя все излюбленные нами закоулки между мостом и станцией, я позвонил ей домой. Трубку снял, очевидно, её младший брат, он сказал, что она ушла на свидание. Я дошёл до нашей обычной гостиницы в Юсиме, но входить один через маленькую дверку постеснялся. К тому времени стемнело, и мной овладело тоскливое чувство, что эта тьма вот-вот поглотит меня и я растворюсь в ней. В тот миг я понял совершенно отчётливо — без Мино мне не жить.

На следующий день я пошёл в консерваторию. Послонявшись некоторое время по двору, наполненному звуками фаготов и тромбонов, пройдя по коридорам мимо аудиторий, где шли лекции, я наконец услышал звуки фортепьяно. Заглянув в класс, увидел сидящего рядом с играющей на рояле студенткой седоватого профессора и нескольких девушек, которые ждали своей очереди, — Мино среди них не было. Я двинулся дальше, снова услышал звуки фортепьяно, пошёл на них и обнаружил несколько маленьких комнат, в каждой из которых стояло пианино, но играющие сидели ко мне спиной, и лиц не было видно. Прозвенел звонок на перемену, и студенты высыпали в коридор. Тут до меня дошло, что я в своей форме университета Т. здесь словно бельмо на глазу, Я предусмотрительно не надел фуражку и вытащил значок из петлицы, но всё равно резко отличался от здешних студентов, которые были в цивильном платье. Вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Это была Мино.

Я заранее решил, что не буду её ни в чём упрекать, но стоило мне открыть рот, как оттуда сами собой посыпались вопросы. «Почему ты вчера не пришла?» — «У меня неожиданно возникло срочное дело». — «Какое дело?» — «Преподаватель перенёс урок на другой час, и мне пришлось идти сюда как раз тогда, когда мы должны были с тобой встретиться». — «Но я прождал тебя целых три часа, а потом ещё бегал и искал повсюду». — «Ну извини». Мы помирились. Вдруг я почувствовал, что очень голоден, и повёл её обедать. Мы прошли от Икэнохаты к Бэндзайтэнмаэ и в каком-то кафе поели лапши. Сухие листья лотоса стучали под ветром. Хотя мы и помирились, я не испытывал особого удовольствия от нашей совместной трапезы и следил взглядом за тянущейся к горам вереницей диких гусей. Монотонный, унылый пейзаж, совсем как на картине тушью.

Мои опасения подтвердились. Она продолжала обманывать меня и не приходила на свидания. При этом у неё всегда находились уважительные причины, но я перестал ей верить. Я не понимал, что с ней случилось, и из кожи вон лез, чтобы выяснить это.

«У тебя появился кто-то другой?» — «Нет, у меня никого нет». — «Но тогда почему?» — «Но я ведь тебе уже объяснила почему. Никаких других причин нет». — «И всё же…» — «Ты просто мне не веришь».

Вероятно, она была права. Я действительно ей больше не верил. И имел на то все основания. Можно, конечно, сказать, что она отдалилась от меня, недовольная тем, что я ей не верю. Но ведь не верил-то я именно потому, что слишком хотел верить. Я не могу лгать в этих записках, которые пишу только для самого себя. Это истинная правда, хотя в суде никто, даже адвокат Намики, не сумел меня понять. Прокурор обвинял меня в неискренности, называя казуистом и обманщиком. Но я никого, в том числе и самого себя, не собирался обманывать. Я хотел эту женщину, хотел её всю целиком, я готов был ей верить, но она ускользала от меня, и я не мог отделаться от раздирающих душу подозрений.

Печальная вереница улетающих гусей как нельзя лучше отвечала тому настроению, которое мной владело. Меня словно окутывала какая-то пелена, прозрачная, и к тому же снабжённая чем-то вроде специального фильтра. Меня раздражало, что я не могу избавиться от неё, не могу проникнуть в настоящий мир, сотканный из живой плоти. Мино была рядом со мной, я видел её красиво изогнутые губы, нежную грудь, гладкие, длинные ноги, я ощущал её всю — ладонями, руками, телом, и при этом она оставалась совершенно недосягаемой. Упавшая на меня пелена разъединила нас: я был с одной стороны, она — с другой. Однажды ночью, когда я гладил её плечи и затылок, остро ощущая все изгибы её тела, мне показалось, что у меня под руками не она, а то ли грелка, то ли что-то вроде — тёплое и неприятное в своей резиновой упругости. Тепло, которое ощущали мои ладони, не было теплом её тела, нежность не была нежностью её плоти. И тепло, и нежность словно существовали помимо её тела, как некие абстрактные ощущения, не более. И что самое жуткое, в какой-то момент она стала казаться мне трупом. Как будто рядом со мной была не она, а лишь её оболочка. Я сжимал в объятиях сброшенную скорлупку, тщетно пытаясь в пустоте поймать ту, что от меня улетела.