Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Смотри! Ты должна это видеть!

Изо всех сил стараясь не смотреть, прихожу в себя — измученная и дрожащая лежу на груди Адама. Руки под курткой вцепились в него, словно если разожму их, то упаду с огромной высоты. Он старается успокоить меня, но его прикосновение отвратительно. Исходящий от него запах гниения нестерпим. Отодвигаюсь от него. Как ни сдерживаюсь, тошнота подступает к горлу.

— Вот так я узнал о своем происхождении, — говорит Адам, — Найденные вещи поведали. Лезвие, халат. Перчатки рассказали свою историю. И о человеке, который пользовался ими. Я надел их, и мои руки стали теми руками. Прежде чем я обрел дар языка, эти картины заполняли мое сознание.

— Во имя всего святого… кто вы, Адам?

— Лучше спросите, что я такое.

— Тогда что вы такое?

Как вы видели…

— Но я не знаю, что я видела.

— Я…

— Что?

…произведение человеческих рук…

Непонимающе смотрю на него.

— Произведение?..

…а не рожден женщиной.

— Но это невозможно.

Пересиливая себя, беру его руку в свою; переворачиваю, чтобы рассмотреть тыльную сторону. Наколка в виде корабельного якоря.

— Эта татуировка… откуда она у вас?

— Не помню.

— Может, вы когда-то были моряком?

— Никогда не был. Это не моя наколка.

— В таком случае чья же?

— Неужели никак не поймете? — нетерпеливо стонет он. — Рука не моя. Все не мое. Бывает, что вся плоть и жилы моего тела кричат мне голосами других существ, мертвецов, что вновь живут во мне. Эта рука, плечо, палец… мозг. Будто идешь по кладбищу, и из каждой могилы доносятся голоса, выкрикивающие свои имена. Можете вообразить, каково это, узнать, кто ты? Вещь? Артефакт?

— Я правда не могу этого понять.

— Вы видели! Не притворяйтесь, что не видели.

— Я видела Виктора… так мне показалось.

Я уже усвоила, что его глаза, как глаза зверей, не обладают выразительностью человеческих. Они способны только на непроницаемый взгляд. И, как в случае со зверями, с огромным сожалением понимаешь, что их чувства должны быть сокрыты от тебя. Если он испытывает боль, должно быть больно и тебе; он этого не покажет. Если он грустит, то и тебе должно быть грустно; слез ты не увидишь. То, что я чувствую сейчас, будучи рядом с ним, — это невыносимая мука.

— Хватит! — кричу я, — Пожалуйста, прекратите!

Услышав мой крик, Алу, которая ждет снаружи, вспархивает и с тревожными воплями кружит у входа в пещеру. Жгучие слезы слепят глаза, и, выбежав из пещеры и следуя за ней, я едва не срываюсь в пропасть, но Адам оказывается рядом и спасает меня. Крепко держа, он медленно сводит меня вниз по той же тропе, которою мы поднялись к пещере. Весь долгий путь домой мы не обмениваемся ни словом. Только в сумерки мы достигаем поместья. Он останавливается у южных ворот и знаком показывает, чтобы я шла дальше. Желаю ему доброй ночи; он молчит, но его голос следует за мной. Звучит во мне. Звучит во мне, когда возвращаюсь в замок живая и невредимая. Звучит во мне, когда гоню сон, вместо того чтобы уснуть. Вновь и вновь один вопрос: Можете ли вы по-настоящему любить его?

…июня 179…

— Можете ли вы по-настоящему любить его?

— Мы помолвлены.

— Разве помолвку нельзя разорвать?

— Наш союз был предрешен еще в детстве.

— Он причинил вам боль.

— Как вы можете это знать?

— Мы оба претерпели от него.

— Я простила его.

— Но не я.

— Умоляю…

— Бесполезно умолять. Я не то, что вы.

— Вы неспособны на милосердие?

— Я прочел ваши книги, где пишется о высоких принципах и благородных чувствах. На многое в них я смотрю как пришелец с иной планеты, который ничего не ведает о ваших стремлениях, ваших страстях. Мой разум как некий бессловесный автомат, который способен подражать вашей умственной деятельности; хотя я изучил столько книг, я меньше крестьянского ребенка понимаю смысл смеха или плача. Я никогда не смеялся, не способен и лить слезы. Но существуют вещи, которым учит сама великая Природа, коренной принцип един для всех живых существ повсюду. «Око за око, зуб за зуб». Это мне понятно. Это справедливость зверя. Предупреждаю, не ждите от меня иного понимания, нежели понимание зверя. «Жизнь за жизнь». Суровый закон.

Он говорит, не сводя с меня взгляда. Холодного. Свирепого. Такого взгляда прежде я у него не замечала: бесстрастного взгляда хищного зверя, выслеживающего жертву.

…июня 179…

Странный, поразительный случай. Мы сидим на мшистом уступе скалы; далеко внизу Арвэ с грохотом мчится по тесному ущелью. Пространство перед нами, уходящее к Дендю-Миди, — океан яростных темных туч, клубящихся над горой, и в нем десятками извилистых тропинок между небом и вершиной полыхают молнии. Адам простирает руки, словно может коснуться туч. Мгновение, и я вижу, как на кончиках его пальцев появляется бледный голубой огонь. Призрачное пламя бежит вверх по его рукам и, наконец, охватывает шею, плечи и грудь подобием нимба, окружающим верхнюю часть тела. Смотрю на его лицо, всегда столь холодно-бесстрастное; оно выражает тихий экстаз, иначе не скажешь.

Через несколько секунд он оборачивается ко мне — его лицо сияет голубым светом.

— Это кровь моя, — говорит он.

…июня 179…

— Вас беспокоят мысли о женщине. Могу сказать, напрасно вы волнуетесь.

— Какой женщине?

— Вы беспокоитесь, что Виктор любит другую. Думаете, что, возможно, поэтому он не возвращается так долго.

— Как вы можете знать, что я думаю?

— А разве это не так?

— Так.

— Тут вам нечего бояться. Такой женщины не существует.

— Вы это знаете наверняка?

— Есть женщина… но он нисколько не разделяет ее любви. Даже напротив.

— Что же тогда их связывает?

— Говорю же: вам нечего бояться, что он любит другую. Вся любовь, на которую только способен мужчина, принадлежит вам.

— Кто же тогда та женщина, о которой вы говорите?

— Не спрашивайте меня больше ни о чем. Только верьте тому, что я сказал.

И я верю. Я начинаю убеждаться в сверхъестественных способностях Адама. Наши мысли не секрет друг для друга. Поначалу я чувствовала себя перед ним словно голая, ни одна моя мимолетная мысль не ускользала от него. Но он читает их с таким холодным любопытством, с таким бесстрастием, что я воспринимаю это так же, как взгляд собаки или лошади, которые бы смотрели на меня нагую.