Глина - Дэвид Брин

Его стекленеющий взгляд переполз на Риту. Я тоже посмотрел на дочь Йосила Махарала, которая глухо застонала.

— Я? Почему я должна что-то знать об этом чудовище?

ДитБета снова закашлялся.

— Действительно, почему… Бет… И тут свет в его глазах померк.

Наверное, когда-то, давным-давно, люди находили удовольствие в созерцании смерти своего злейшего врага. По крайней мере они испытывали облегчение. Но у нас с Бетой обмен загадочными фразами, произнесенными при последнем издыхании, уже вошел в привычку, так что сейчас мной овладело лишь раздражение.

— Черт! — Я пнул однорукого, вероятно, пытавшегося спасти нас обоих, меня и Риту. — Ну почему ты его убил? У меня же есть к нему вопросы!

Я повернулся к Риту, которая все еще дрожала и явно не годилась для допроса.

Как раз в этот момент соседняя автопечь загудела, переключаясь в активный режим, зашипела и заурчала.

По-моему, делать это ее никто не просил.

Мне эти звуки не понравились.

Эхо… странное, непонятное, доносящееся откуда-то издалека… становится все сильнее, повторяясь через несколько минут. Каждый раз, когда машина переключается в режим «резонанса», я/мы воспринимаем слабые сигналы, кажущиеся одновременно чуждыми и знакомыми. Несущими уверенность и вселяющими страх.

Мы/я уже привыкаем к комбинированному состоянию близнецов… один разум в двух телах — сером и красном — перемещается туда-сюда, постоянно импринтируя то одно, то другое. Два мозга, связанных не только общей матрицей души, но и единой активной Постоянной Волной, пронизывающей пространство между нами.

В этом пространстве раскачивается платформа, на которую собирается усесться серый призрак Махарала.

Период движения платформы-маятника кажется каким-то знакомым… совпадающим с ритмом пульсации Постоянной Волны. Вряд ли это случайное совпадение.

— Не совпадение, — соглашается со мной малыш Красный.

Я слышу его голос в своей голове, он ничем не отличается от моего внутреннего голоса, звучащего по нескольку раз на дню.

Чудно.

— Вы сказали, что создаете идеальный дубликатор, — напоминаю я Махаралу, стараясь вовлечь его в беседу.

Даже его елейные лекции лучше страха ожидания. А может, я просто затягиваю время.

Он поднимает голову и смотрит на меня. Занят, но всегда готов поучать.

— Я называю его глазером.

— Как?

— Глазер.

— Расшифруйте.

— Потом. Ну, вам нравится?

— Нравится? Мне…

Уже начав отвечать, я чувствую удар последней волны и напрягаюсь, сопротивляясь спазмам. Больно, а тут еще это странное эхо… Но, к счастью, все быстро проходит. Вообще-то я уже как будто привыкаю.

Странно, но в накатывающих приступах боли ощущается что-то еще. Что-то вроде музыки.

— Нет… мне не нравится. Но почему вы выбрали такое ужасное название?

Голем, убивший своего создателя и меня, реагирует на мою реплику громким смехом.

— Что ж, признаюсь, мне просто захотелось сыграть шутку. Видите ли, я хотел провести параллель с…

— …с лазером. Я не тупица, Махарал. Он удивленно моргает.

— А что еще вы вычислили, Альберт?

— Мы… оба дитто Морриса… Серый и Красный… мы, как два зеркала на концах лазера, да? А то, что подлежит усилению… проходит между нами.

— Очень хорошо! Так вы ходили-таки в школу.

— Штучки для детей, — бормочу я. — И не смотрите на меня свысока. Если мне предстоит снабдить вас инструментом для превращения в Бога, выкажите немного уважения.

На мгновение зрачки дитто расширяются, потом он кивает:

— Хорошо, пусть так и будет. Мне и в голову не приходило… Позвольте объяснить кое-что.

Джефти Аннонас открыла Постоянную Волну как некое мерцание в фазовом пространстве между нейроном и молекулой, между телом и разумом. Бевисов научился впрессовывать так называемую эссенцию души в глину, доказав, что древние шумеры владели какой-то частицей утраченной истины. А потом мы, я и Бевисов, импринтировали в созданные Энеем Каолином автоматы мотивационную эссенцию. Результаты ошеломили нас и изменили весь мир.

— И что? Какое отношение это имеет к…

— Перехожу к этому. Поддерживаемая, как и все прочее, полями и атомами, Постоянная Волна тем не менее является чем-то много большим, чем суммой наших частей — наших воспоминаний и рефлексов, инстинктов и побуждений. Примерно так же морская зыбь показывает только поверхностную часть громадного комплекса глубинных напряжений.

Я чувствую приближение еще одной вибрации. Наблюдая за платформой, я уже пришел к выводу, что пульсация происходит через каждые два-три качания.

— Звучит распрекрасно, — говорю я дитЙосилу. — Но как быть с этим экспериментом? Постоянная Волна колеблется между нами, как между двумя зеркалами, из-за того, что у меня…

Удар. Сильный! Я хриплю и натягиваю ремни. И тут же приходит эхо…

…и передо мной на мгновение возникает залитый лунным светом ландшафт — темные равнины и овраги, покрытые опаловым сиянием и тенями… Все это перекатывается внизу, подо мной, как будто я смотрю на некое воздушное творение.

Потом видение проходит.

Я пытаюсь удержать цепочку мыслей, пользуясь разговором, как якорем, ведь мой реальный якорь, органический Альберт Моррис, мертв. По крайней мере так мне сказали…

— Итак, вы используете мою Постоянную Волну… потому что я делаю хорошие копии. А у вас ничего не получается. Так, Йосил?

— Грубовато, но верно. Понимаете, по сути, это вопрос учета…

— Чего?

— Учета. Этим занимаются физики. Складывают, раскладывают, считают наборы идентичных частиц. Или, если на то пошло, чего угодно. Вытащите из мешка пригоршню шариков… имеет ли значение то, какой из них какой, если они все выглядят одинаково? Как рассортировать их, если они одни и те же? Статистика будет совсем иная, если в каждом шарике есть что-то уникальное. Царапина, ярлычок, трещина…

— О чем, черт возьми, вы толкуете?

— На квантовом уровне отличия особенно важны. Частицы можно считать двумя способами — как фермионы и бозоны. Протоны и электроны относятся к фермионам: принцип исключения, более фундаментальный, чем энтропия, принуждает их держаться отдельно друг от друга. Даже если они кажутся идентичными и имеют один и тот же источник, их нужно считать индивидуально. Они занимают положения, разделенные определенным минимумом количества.