Неизвестный Алексеев. Неизданная проза Геннадия Алексеева - Геннадий Алексеев

– Желаю тебе успешной защиты! Верю в тебя! – произнёс Д. на прощание и снова направился в читальный зал.

Библиотекарша не знала, в каком из томов собрания сочинений Канта содержится «Конец всего сущего», и предложила ему пролистать все девять томов. Пролистав все девять, Д. не нашёл того, что искал, и выразил библиотекарше своё недоумение.

– Ступайте к библиографу, – посоветовала библиотекарша.

Библиограф сидел в укромном месте за широким книжным шкафом и, судя по виду, отчаянно скучал. Он был очень молод и как-то плохо вписывался в библиотечный интерьер. На вопрос Д. он стал отвечать с большим удовольствием – рад был, что кому-то понадобился. Выяснилось, что «Конец» опубликован не в девятитомном собрании, а в отдельной книге, которая вышла из печати совсем недавно, и что ранее эта работа Канта ни разу не печаталась. Через пять минут, томясь от любопытства, Д. уселся на своё место за читательским столом.

К сожалению, Канта, как истого христианина, волновала преимущественно моральная сторона проблемы. Гибель мира, полагал он, может быть только следствием крайней порочности человечества, которая давно уже установлена и возмущает лучшие, благороднейшие умы. Они называли мир «ночлежным домом», «исправительным домом», «сумасшедшим домом» и даже «клоакой». Такие разительные сравнения явно нравились философу и, судя по всему, мира и человечества было ему ничуть не жалко. Случись светопреставление при его жизни, он спокойно взирал бы на весь этот ужас и удовлетворённо потирал бы руки. Правда, Кант допускал возможность и мистического, таинственного, недоступного пониманию конца. Но никаких пояснений по сему поводу он не оставил. Одним словом, он уклонился от прямого ответа на вопрос: быть или не быть человечеству? Немножко поразмышляв, он спокойно отошёл в сторону от немаловажной для жителей Земли проблемы.

Поздно вечером, одеваясь в гардеробе, Д. снова столкнулся с Шушканцевым. Глаза его ещё более помутнели, а серое лицо приобрело фиолетовый оттенок.

– Я приду на защиту, – сказал Д.

– Приходи, – отозвался Шушканцев без особой живости.

Комментарий

Пожалуй, напрасно Д. закопался в книги. Никаких откровений о всемирной катастрофе он в них не нашёл. Сектанты, конечно, сущие фанатики, Альфонс Шестой был дурак дураком, а с финистрозом и впрямь трудно бороться, что говорить. Что же касается величайшего немецкого мыслителя восемнадцатого века, то его отношение к светопреставлению было типично философским, другого от него и ждать не приходилось.

Плохо, однако, что здание Главной библиотеки так запущено. Давно уж пора привести в порядок это хранилище человеческой мудрости. Но вот защитится ли Шушканцев – это ещё вопрос. С его «полупространством» как-то не всё понятно. Галиматья это какая-то, честно-то говоря.

И, между прочим, забавно, что, уверовав в «конец всего сущего», Д. не потерял интереса к обычным человеческим делам. На кой леший ему этот Шушканцев и его защита?

Д. проснулся в семь часов. День был воскресный, и поэтому можно было бы поспать подольше. Но Д. было не до сна. Дело ждало его. Угроза светопреставления становилась всё реальнее, всё страшнее, а времени для дела оставалось всё меньше. Надо было торопиться. Нельзя было расслабляться, нельзя было благодушествовать и предаваться неге беззаботности. Надо было работать. О, сколько истинного мужества и нечеловеческого упорства требуется для творчества в доживающем последние дни, обречённом на гибель мире! О, какая неслыханная твёрдость духа необходима для благородной возвышенной деятельности на самой грани чудовищной катастрофы. О, как это трудно, но притом и как сладостно упиваться великим деянием, бессмысленность которого совершенно очевидна!

«Не-е-етушки! – говорил себе Д., выдавливая из тюбика белого червяка зубной пасты. – Не-етушки! – повторял он про себя, намыливая ладони ароматным мылом. – Не-е-етушки, – упорно твердил он, старательно вытирая лицо махровым полотенцем. – Нетушки, мы не дрогнем, мы не отступим, мы не сдадимся! Миру придёт конец, но и делу придёт конец! Я швырну своё вполне завершённое великое дело в лицо грандиозному вселенскому катаклизму! Я не предам себя! Я буду верен себе до последнего вздоха. Конец так конец, как говорит моя чертёжница! Погибель так погибель! Кошмар так кошмар! Проживём достойно последние мгновения мировой истории!

Быстренько проглотив стакан чаю с бутербродом, возбуждённый и весьма агрессивно настроенный Д. уселся за письменный стол. Работы оставалось не так уж и много. «Ещё денька два-три, и дело будет в шляпе, – думал Д., потирая руки. – Лишь бы не смутило меня что-нибудь, лишь бы не сбило меня что-нибудь с толку!» Собираясь приступить к завершающей части своего колоссального труда, намереваясь подвести итоги и сделать выводы, Д. стал просматривать всё созданное с самого начала.

Сперва оно ему нравилось. Он был доволен и даже горд собою. «Хорошо! – думал он. – Прямо-таки блестяще! Особенно вот это место! И вот этот кусок! И весь вот этот фрагмент! Да и вот эта деталь! Она очень кстати! Без неё было бы гораздо хуже, гораздо! А вот тут очень изящно получилось, на редкость изящно. Этакий изыск! Ну а это – просто счастливая находка! Даже странно, каким образом пришло мне такое в голову!» Но потом Д. стал чувствовать некоторую неудовлетворённость. Чего-то чуть-чуть недоставало. А чего-то было в избытке. Кое-что явно вываливалось из общего целого и выглядело чужеродным. Мелочей было слишком много, они мешали воспринимать главное. Но и в самом главном таился некий изъян, некий порок. Это было почти незаметно, но всё же это ощущалось, и на это нельзя было закрывать глаза. Чем ближе к концу, тем хуже становилось впечатление. То и дело попадались какие-то вовсе не обязательные и попросту лишние подробности, вызывающие досаду. Подчас из-за них было почти невозможно разобраться, что к чему и что зачем. Сознание натыкалось на бесчисленные труднопреодолимые преграды и спотыкалось о какие-то неожиданные выступы, непонятно каким образом оказавшиеся в деле и торчавшие наружу, что было уже и совсем нелепо.

Бодрое настроение Д. быстро улетучивалось. Его вытесняли недоумение, растерянность, разочарование и уныние. В самом конце Д. захлестнула волна самого натурального отчаяния. «Дело не удалось! – думал Д. – Не справился я со своим делом! Не хватило мне силенок! Не хватило таланта и ума! Слишком широко замахнулся и переоценил свои возможности! Слишком мало проявил упорства! Слишком многое отвлекало меня от этой действительно невиданной, действительно замысловатой, действительно чертовски трудной затеи! Всё нужно было делать по-другому! Вот с этого нужно было начинать! Вот это нужно было поместить в конце. Вот это нужно было сократить наполовину, а вот это нужно было расширить раза в три. Вот к этому нужно было отнестись внимательнее – это же страшно важно, это должно быть сразу понятно, здесь не должно быть никаких неточностей, никаких неясностей, никакого тумана. Ну а это вообще чепуха! Это нужно было непременно выбросить, выбросить целиком, без остатка, выбросить решительно и беспощадно. Как мог я сделать такое? Как меня угораздило? Что со мною случилось? Пьян я, что ли, был, когда этим занимался? В общем, дело никуда не годится. Напрасно я тешил себя надеждами! Напрасно я верил в себя! Напрасно уповал на успех, на триумф, на победу! Я потерпел полную неудачу, полное поражение, полнейший крах! Не за то дело я взялся! Другим надо было делом заняться, другому делу себя посвятить! Какой позор! Четыре года корпеть над этим идиотским делом, четыре года над ним горбатиться! Поистине конец света!»