Остров Тайна - Владимир Топилин

Не так давно Ваню вели на север. Теперь сопровождают обратно. Ваня знает, что в офицерской больнице есть отдельные комнаты. В одной из них всегда сидит представитель НКВД. Вероятно, туда его теперь ведут на допрос.

Возле крыльца операционной стоит крытый брезентом армейский «виллис». За рулем, распустив у шапки уши, кутается в шинель шофер. Ему холодно. Косо посмотрев на Ваню, водитель плотнее затолкал руки в рукава и закрыл глаза: дремлет. Сегодня его подняли рано.

Чуть дальше, за углом, тарахтит двигателем ЗИС-5. На его раме закреплен жестяной фургон без окон с одной дверью с правой стороны. В таких машинах перевозят заключенных. «Это для меня…» – холодея телом, подумал Ваня.

Сапоги старшего лейтенанта отстукивают по деревянному тротуару последние минуты свободы Ивана Мельникова: «Стой! Стреляй!.. Стой! Стреляй!..» Сзади доктор Воронцов едва слышно переступает растоптанными, не по ногам туфлями: «Как быть?.. Как быть?..» Среди этих шагов едва слышно шлепают заношенные больничные тапочки Вани: «За что? За что? За что?..»

Они зашли в здание. Старший лейтенант свернул направо по коридору, подошел к последней двери. У дверей два дюжих автоматчика. Плечи – как круп у коня. Увидев старлея, подскочили с лавки, вытянулись, отдавая честь. Не обращая на них внимания, тот прошел мимо, широко распахнул дверь и, не спрашивая разрешения, зашел в комнату:

– Привел!

– Заводи… – в тон ему ответил грубый, усталый голос.

Старший лейтенант повернулся через плечо, позвал Ивана и доктора Воронцова за собой.

В узкой и длинной, приспособленной для хранения медицинского оборудования комнате, тесно. За небольшим столом сидит капитан в красно-синей фуражке. Рядом с ним, в чистом пиджаке, идеально отутюженных брюках стоит мужик лет сорока. Когда Ваня зашел в комнату, он прошел к нему навстречу, внимательно посмотрел в лицо и, ничего не сказав, вернулся на место. Напротив капитана, с другой стороны стола сидит… Дерябин. Его лицо белее выпавшего снега. Синюшние губы подрагивают, как крылья порхающей бабочки. Сложенные на коленях руки придерживают трясущиеся ноги. Ваня понял, что Дерябин здесь находится неслучайно, скорее всего, наговорил на него или написал какой-то донос…

К некоторому удивлению ему и доктору Воронцову мужчина в гражданской одежде предложил присесть на стоявшие у стены стулья.

– Подождите немного. Мы скоро закончим, – негромко проговорил он.

В отличие от него капитан НКВД рыкал на Дерябина львиной яростью:

– Как давно все продолжалось? С какого дня ты начал мазать? Кто тебя надоумил так делать?

– Сам… начал… прослышал, мужики говорили, что как будет… попробовал… – в страхе лопотал Дерябин и тут же молил прощения. – Товарищ капитан! Не со зла я… простите…

– Простите?! В то время, как простые солдаты каждый день умирают, погибают за нашу Родину, ты здесь, сука, в тепленькой постельке отлеживаешься?! И просишь прощения?

– Я отвоюю… отвоюю! Дайте время…

– Конечно, отвоюешь! Куда же ты денешься?! В штрафном батальоне отвоюешь!.. – в гневе ударяя кулаком по столу, кричал на него капитан. – Может быть. А может, и сразу тебя расстреляют после трибунала! – и опять зло прищурил глаза. – Короче, некогда мне тут с тобой… Онищенко!

– Я! – ударил каблуками старший лейтенант.

– В машину его и в полк! Глаз не спускать!

– Есть! – отчеканил старший лейтенант, вытащил из кобуры пистолет и направил его на Дерябина. – Встать! На выход!

Дерябин, как есть в больничной одежде, штанах, халате и тапочках, попытался встать, не получилось. От страха ноги не слушались. Онищенко позвал автоматчиков. Те заскочили в комнату, подхватили Дерябина под мышки, поволокли по коридору на выход, к машине. Тот, теряя тапочки, плакал.

Не понимая, что происходит, Иван смотрел то на Воронцова, то на капитана НКВД. Воронцов, бледный, как смерть, молчал, капитан что-то быстро писал пером в папке. Наконец-то поставив точку и расписавшись, он захлопнул картонную обложку, на которой большими буквами теснилось страшное слово ДЕЛО №… и, отложив ее в сторону, обратился к присутствующим:

– Вот, товарищи, видите, какие сволочи встречаются среди нас? Грудь себе свинцом натирал, вроде как затемнения на легких, чтобы рентгеновские лучи показали болезнь легких: туберкулез. А здесь, в госпитале, свинцовых патронов не оказалось. Так вот и выявили симулянта, – и сменил тему разговора. – Теперь, после того как мы определились с этим… Дерябиным, – он посмотрел на Ивана, потом на человека в костюме, – вам слово, товарищ Михайлов.

Иван вздрогнул: сейчас начнут допрос и ему откроют свое дело. Однако по мягкому, уважительному тону, понял, что предстоящий разговор пойдет не о родственных связях с дядькой Константином.

– Прежде всего, представлюсь, – с доброжелательной улыбкой начал человек в костюме, протягивая руку Ивану – Михайлов Сергей Петрович.

Ваня встал со стула, подал ладонь, удивляясь, но Михайлов предложил ему присесть:

– Садись, Иван Степанович. Называть себя не обязательно, я о тебе многое знаю. В твоей военной книжке подвиги разведчика-сибиряка описаны подробно, но сейчас разговор не об этом.

После этих слов он ненадолго замолчал, прохаживаясь по комнате с замкнутыми за спиной руками. Его поведение и молчание порождало некоторую интригу, от которой у присутствующих по спине бегали мурашки, а в голове роились напряженные мысли: «Что он сейчас скажет: плохое или хорошее?»

– Ты, Иван Степанович, родом из… то есть последнее время до войны проживал в Енисейском районе Красноярского края, в колхозе «Рыбак». Так?

– Да, – не понимая, к чему тот клонит, волнующимся голосом ответил Иван, – на Большом Гусином озере… в семье Ушаковых.

– В семье Ушаковых, правильно. Хотя фамилия твоя Мельников. Сиди, не вставай. Твое прошлое нам тоже хорошо известно. У нас нет данных, как, почему и за что ваша семья была сослана, но мы знаем, что вы жили на острове Тайна. Здесь, думаю, неуместно вспоминать все горечи и обиды, война идет. Поэтому прошу тебя помочь нам в одном большом и важном деле!

Заостряя внимание, Михайлов остановился перед Ваней, внимательно посмотрел ему в глаза и повторился:

– Пойми: прошу, а не приказываю!..

– Говорите…

Михайлов опять заходил взад-вперед, вероятно, раздумывая, как лучше высказать свою просьбу. Так и не подобрав нужных слов, он решил идти на таран:

– Когда ты последний раз был на острове?

– Перед войной, осенью. С дядькой Степаном соболя промышлять ходили. Потом не довелось, дядьку на войну забрали, а я за хозяйством смотрел.

– Это, значит… в сороковом году. Где вы жили, когда охотились: на острове, в избах ссыльных или на заставе?

– На острове, – потупив взгляд, тихо проговорил Иван, – в нашем доме… на заставу ходить нельзя. Там табличка, на ней написано, что застава охраняется…