Остров Тайна - Владимир Топилин

– Как вам моя история? Страшно? Да ниче, хуже бывает.

Казалось, жизненной силе Петьки не будет конца, такой он активный и общительный, в любом разговоре слово вставит. Только вот не проснулся сегодня утром. Таким вынесли его санитары – с приоткрытыми глазами и лукавой улыбкой на губах: «Да ниче! Хуже бывает».

Постыло на душе у раненых, под стать погоде. Настроение – как отработанный мазут, бесполезный, и никому не нужный. Разговаривать не хочется. Каждый в какой-то мере считает себя виновным в смерти Петра, поэтому угнетают тяжелые думы: «Быстрее бы на фронт, что ли?! Надоело все… уколы, перевязки, безделье… скорее бы в руки винтовку, да посчитаться с немцами за Петьку».

Дверь палаты широко распахнулась. На пороге, как солнце среди туч, с приятной улыбкой появилась медицинская сестра Ольга Козырева. В ее руках металлический лоток, покрытый белоснежной салфеткой. На нем шприцы, бинты, инструменты. Наступил час процедур: кому-то надо поставить укол, другому перевязать рану, третьему очистить нагноения. Смелости и опыта Ольге не занимать. К своей привлекательной внешности двадцатитрехлетняя девушка тверда характером и бесцеремонна в отношении с больными:

– Всем здравствуйте! Что притихли?! Испугались? А ну, скидавай портки, сейчас по очереди всех колоть буду!

– Да мы не боимся. Мы только рады! Колька вон, так и ждет когда ты ему поглубже воткнешь! А Митька всю ночь не спал, ждал, когда ты его приласкаешь! Оленька, меня обними покрепче, я тогда враз поправлюсь! Да и поцеловать не мешало бы… – летят со всех сторон солдатские шутки.

Оля сурово смотрит на них, но не сердится. За время работы в больнице привыкла ко всему, может ответить шуткой на шутку, поговорить с ранеными на любую тему, но терпеть не могла наглости и хамства. Многие юноши пытались завязать с Ольгой полевой романчик на недельку-другую, но никому не удавалось добиться ее благосклонности. Она придерживалась строгих правил девичьего благочестия и вовремя ставила на место всякого, кто тянул к ней руки. Кто-то из солдат дал ей меткое прозвище – «мужик в белом халате». Ольга смеялась в ответ, но от принципов не отступала.

– Лучше быть мужиком в халате, чем бабой в штанах! – говорила она очередному Казанове, который пытался подкрасться к ней в сестринскую ночью. – Лучше письмо своей жене напиши и спроси, как она там, бедная, без тебя с детками судьбу мыкает.

При появлении Ольги в палате у раненых поднималось настроение. Изголодавшиеся в окопах по общению с женщинами мужики видели в девушке королеву. Стройная, молодая, проворная, с приятными чертами лица, в белоснежном халате, она казалась эталоном женской чистоты, недоступности. Сорок человек, забыв о войне, о тяжелых ранах и умершем под утро Петьке Дроздове, горящими глазами созерцали прекрасное создание. Дурманящие мечты возникали почти у каждого в голове, но тут же исчезали под ее строгим взглядом. Больные и раненые от бессилия тяжело вздыхали, стараясь задержать Ольгу возле себя как можно дольше. Но строгий «мужик в белом халате» особым вниманием пациентов не баловал. Поставив укол или сделав перевязку, она переходила к следующей кровати:

– Вас много, а я одна.

Ваня Мельников картинку-медсестру тоже не обделял вниманием. Едва она появлялась в палате, он подолгу задерживал взгляд на приятных чертах лица, стройной фигуре и краснел при приближении очаровательной девушки. Сначала та была к нему равнодушна, но однажды, заметив его прямой взгляд, едва заметно вздрогнула, долго не могла набрать в шприц лекарство. Между ними пробежала невидимая волна, от которой у него и у нее быстрее забились сердца.

Делая ему перевязку, она всегда молчала. Пальцы подрагивали, перебирая некстати запутавшийся бинт. Ее и его глаза смотрели куда угодно, только не в лицо друг другу. Если взгляды пересекались, Ольга терялась, краснела, стараясь разрядить ситуацию.

– Вот, Мельников, у вас лечение происходит успешно, – подрагивающим голосом говорила она. – Пора снимать швы, ключица схватилась. Это просто удивительно, как у вас быстро заживают раны!

– А на мне всегда… как на собаке, – равнодушно отвечал Иван. – Мы, сибиряки, народ живучий!

Их отношения не остались без внимания. Лежавший в дальнем углу палаты у окна Дмитрий Дерябин заметил назревавшие чувства. Когда Ольга ушла из палаты, он не заставил себя молчать.

– Ванька, Мельников! И у тебя губенки от бабенки затряслись. Забудь, пацан. Не по кошке плошка. Ты кто такой? Рядовой окопных вшей? Так и знай место! А эта краля не для медали. Она в офицерском корпусе виды имеет. Там вон полканчик с простреленным ухом лежит, душу тешит. Как скажет, так и будет! Она к нему вмиг прискочит, только одеяло приподнимет…

– Чего брешешь-то? Какой полканчик? Какой позовет? Хайло поганое закрой, псиной воняет! – загалдели со всех сторон мужики, защищая Ольгу.

– А чего мне брехать-то? – не унимался Дерябин. – Где, скажите на милость, она ночами пропадает, если у нее место за столом в коридоре? Сами посмотрите…

В палату вошел доктор Воронцов:

– Что за митинг? А ну прекратить реплики! Требую не нарушать больничный режим, сохраняйте тишину! В соседней палате тяжелобольные, им нужен покой.

Воронцов осторожно закрыл за собой дверь. В палате воцарилось молчание. Хоть и не верят мужики Дерябину, а все равно на душе стало тускло и противно, будто каждый нашел в кармане тухлое яйцо. Все знают, что тот добивался Ольги всеми возможными способами. Не получив своего, теперь он вымещал злость на всех, кто говорил о девушке хорошие слова.

Дерябина скоро выписывают и отправляют на фронт, а ему явно не хочется. Многим не понятно, как он попал в госпиталь: не ранен и не болен. У него появились затемнения в легких – первый признак туберкулеза. Со временем прогрессирующая болезнь отступила, пятна исчезли. Дерябин в бессилии бесится, старается досадить каждому, кто как-то возражает ему.

Этот день не обошелся без колких реплик больного. Осматривая раны Ивана, Ольга просила его поднять руку вверх, отвести в сторону, советовала делать специальные упражнения. Меняя перевязку, она случайно прижалась к его груди. Это послужило поводом для наглеца:

– Ох, мужики, чо делается-то!.. Смотрите, средь бела дня бабенка жмется… знать до того назрела, что невмоготу. Ванька, а ты чо медлишь? Вали ее на койку, пока дрожит, а то убежит! – нарочито растягивая слова, с ехидной улыбкой подтрунивал Дерябин. – Потом не поймаешь! Пользуйся, пока на отдыхе… им-то все равно, сколько нас и кто мы…

Он не договорил. Утром, на завтрак, санитарка баба Феня разносила раненым еду: чай, кусочек хлеба и вареное куриное яйцо, которое Иван оставил на потом. Осторожно отстранившись от Ольги, Ваня незаметно взял его правой рукой и, коротко замахнувшись, не целясь, через всю палату запустил его в Дерябина. Бросок был точно в цель. В момент попадания Дерябин что-то говорил, яйцо угодило ему прямо в рот, плюс ко всему, оказалось всмятку. Эффект броска настолько впечатлил остальных, что на некоторое время в воздухе повисла тишина.