Тайна Черной горы - Георгий Свиридов

Вакулов стоял набычившись. Он ждал всего, но только не такого разноса. Как ни крути, как ни верти, а выходило, что самой объективной оценкой его долгой и самоотверженной работы, того самого добавочного маршрута в дожди, может быть только «неудовлетворительно», занудная школьная двойка.

– Но там же следы! В дюлювиальных развалах мной обнаружены кварц и кварцево-турмалиновые метасоматиты… Вот здесь и здесь! – Вакулов говорил торопливо, спеша оправдаться, и тыкал в свою корявую карту. – Я прошел эти маршруты! Теперь-то станет ясно, где искать рудные выходы, где проводить маршруты!

– Дорогой ты мой, не кипятись. Не надо! Не надо и меня убеждать. Я тебе верю. Мне вполне, может быть, достаточно твоих материалов, – начальник сделал паузу и продолжал: – Но для осенней комиссии по приему наших полевых материалов, итога всего нашего коллектива, этого мало. Твои положительные материалы сразу же привлекут к себе внимание всех ревизоров. Поверь мне, я-то хорошо знаю взрывной характер нашего главного геолога. Твои находки станут для него вроде красной тряпки для быка, – и Борис Васильевич представил то будущее заседание в лицах, умело подражал голосу Вадима Николаевича, громко восклицал: – Оказывается, в том хребте есть касситерит, а даже не изволили соблюдать элементарные условия опробования! Да и сама документация составлена дилетантски! Как мы можем на основании таких несерьезных документиков делать серьезные выводы?

Теперь-то Вакулов понимал, что Манеев прав. Спорить тут нечего. Действительно, у него в материалах – сплошные недоработки, сплошные недоделки. Хоть возвращайся назад и снова топай в маршруты, начинай все сначала. Вакулов вздохнул. Он мысленно представил себя снова в горах и под непрерывным дождем. Несколько минут назад он намеревался рассказать начальнику о том, к а к и в к а к и х условиях пришлось ему работать, брать пробы, мыть шлихи в ледяной воде. А теперь ему хотелось только одного – спросить своего начальника: мол, под сплошным дождем еще, дескать, можно копаться в грунте, орудовать лопатой, мыть в лотке шлихи, но пусть уважаемый Борис Васильевич объяснит ему, как в таких условиях, под открытым небом и непрерывным дождем, можно четко, полностью и грамотно заполнять все многочисленные графы в полевом журнале? Как можно на ходу рисовать красиво и точно карты? Да разве же ему, начальнику, не ясно, что в каждом деле, в том числе и в работе геолога, важен и ценен именно конечный р е з у л ь т а т? А он, Вакулов, добыл тот результат. На его основании уже сейчас можно говорить о том, что здесь, в хребте, перспективная зона, на которой, возможно, уже в следующем сезоне откроют месторождение. И все это благодаря тому, что он, Вакулов, молодой начинающий геолог, проявил профессиональную сознательность и пошел к решению возникшей задачи любыми доступными ему средствами. А все остальное – чистейший формализм, закоренелая бюрократия, убивающая живой энтузиазм и инициативу.

Только ничего этого, разумеется, Вакулов не сказал. Не успел. Сдержался. Но обязательно выскажет, при случае. К концу беседы.

– Дорогой ты мой, еще раз тебе повторяю, – Борис Васильевич говорил сочувственно и доброжелательно, – если бы у тебя кругом было только «чисто» да «пусто», тогда и спросу с тебя, как понимаешь, было бы гораздо меньше. На нет и суда нет! А теперь дело осложняется. Так что, дорогой ты мой, точи шпаги и готовься к бою, – и добавил то, что Вакулов меньше всего ожидал услышать: – На мою поддержку можешь смело рассчитывать. Как говорят ныне молодые люди, станем вместе отмахиваться кулаками.

Молодой геолог был ему благодарен и за это. Горечь обиды переполняла его. Все внутри у него клокотало и кипело, готовое вырваться наружу извержением лавины огненных слов. В таком возбужденном состоянии Вакулов скользнул глазами по палатке, остановился на чертежной доске. На ней, аккуратно прикрепленная металлическими кнопками, словно они находились не в таежных дебрях, а на центральной базе, в своей камералке, висела свеженарисованная геологическая карта. Она сверкала ярким многоцветьем и, словно магнит, сразу же приковала к себе все его внимание.

Вакулов подскочил к ней и склонился, придирчиво заскользил оценивающим взглядом, стремясь обнаружить огрехи, отыскать просчеты, найти хоть какие-нибудь недостатки, погрешности, чтобы самому ткнуть пальцем, высказаться о них незамедлительно вслух: мол, а сами-то, сами… Но сколько он ни смотрел, ни искал, так и не смог ни за что уцепиться. Вынужден был невольно успокаивать свой норов, свой порыв погасить. Карта была великолепна! Прекрасная во всех отношениях. Перед ним на чертежной доске находилось творение искусных рук, показывавшее высочайший класс профессионализма, утверждавшее неоспоримое мастерство создателя.

Внимательно присмотревшись к изображенному ландшафту, Вакулов удивленно ахнул. Он увидел свой участок! Свой участок и, главное, ту самую перспективную площадь, которая была обведена пунктирным контуром. Этой своей площадью Вакулов так гордился и был убежден, что до прихода его сюда, на базу, никто о ней не мог знать, не мог видеть. В том числе и начальник. Контуры полностью совпадали с границами древних лав, вулканических выбросов, происходивших в этих местах миллионы лет назад.

Вакулов смотрел на карту и читал не только то, что на ней было нарисовано, но и то, что находилось за нею, что предшествовало каждой линии, каждой черточке. Он многое понял. Сомнения, которые плотным туманом окутывали все вокруг, начали проясняться. Карта говорила без слов и весьма убедительно. Борис Васильевич тоже не отсиживался в палатке во время дождей. Он проложил маршруты по другую сторону хребта. Гора оказалась во всех отношениях перспективной. Он опоисковал большую площадь и на основе добытых материалов оконтурил зону, где, возможно, залегает сама руда.

Рассматривая карту района, Вакулов увидел малозаметные штрихи с черными точками, которые пересекали долины, хребты, водоразделы. То были трассы маршрутов, проложенные другими поисковиками. Выходило, что многие его товарищи по работе тоже не сидели в своих палатках в дождливые дни. Тут же, на перевернутом ящике, заменявшем стол, стопкой лежали их полевые книжки. Вакулов, не спрашивая разрешения, протянул руку и взял наугад первую попавшуюся ему на глаза. Она была, как и его собственная, замызгана снаружи, потерта, засалена. Но внутри – каждая графа заполнена, каждая запись сделана четко, разборчивым почерком и, как требовалось, только простым карандашом. Взял другую, третью. Всюду – четкие записи, разборчивые почерки.

Вакулов положил полевые книжки на место, поправил стопку. Ему стало не по себе. Где-то в глубине души он только порадовался тому, что сдержался, что не наговорил лишних слов, не высказал «накипевшее», что все те «убийственные» и, как считал, «доказательные» злые фразы умерли в нем, умерли навсегда, так и не успев прозвучать, выпорхнуть на свет. И он снова повернулся к карте.

– Сила! – произнес он искренне. – Сила!

– Она-то еще сырая, в ней много скрытых неточностей. Придется перерисовывать и уточнять, – сказал Борис Васильевич и провел ладонью по корявой, наспех нарисованной карте Вакулова. – Ты не очень-то расстраивайся, у тебя дело пойдет. Я уверен в этом! Есть у тебя целеустремленность, боевой азарт поисковика и, главное, обостренное чувство долга. Все эти качества дают основание верить в твое будущее. Из тебя получится геолог! Но только ты должен раз и навсегда понять, что те требования и пункты инструкции, предписывающие нам вести тщательную документацию и четко заполнять все графы журнала, – не пустая формальность, не бюрократия и не закостенелая канцелярщина. Эти требования продиктованы самой жизнью. Никто из нас не знает, что его ожидает впереди, что может случиться завтра. Ведь были случаи, когда геолог выходил из игры. После него оставалась лишь полевая сумка с документами. А если они к тому же небрежно заполнены? Что прикажешь делать с такими дохлыми материальчиками, если все свои наблюдения и выводы остались у поисковика в голове, а не на страницах полевого дневника? Вот я о чем. Тут – г л а в н о е. Постарайся понять это.