Хищная книга - Мариус Брилл

И теперь я должен спросить: что превращает наше воображение в неприкосновенное святилище? Полагаю, что воображение может быть просто средством, нужным человеку для того, чтобы пережить свое поражение, свое бессилие. Это признание нашей несостоятельности. Как я указывал выше, единственное, что мы можем знать о своей «природе», — что мы стремимся обеспечить для носителей наших генов, наших потомков, владычество над всем, что видим вокруг, надо всем миром, абсолютный контроль над нашей средой обитания, чтобы она стала безопасной и благоприятной для жизни нашей сверхрасы. И разве тогда не может быть, что наше воображение становится просто способом мысленно властвовать над тем, что не подвластно нам в реальности? Что это наша попытка воплотить в фантазиях недостижимое во плоти? То, что нам не подчиняется, мы переселяем в царство нашего воображения, ибо именно там мы способны двигать горы, усмирять волны, рассылать с поручениями ветра, обрушивать с неба гром и метать молнии.

Задумаемся о наших грезах, мифах, обо всех вымыслах поэтов, творениях художников — разве все это не перестройка Природы по проекту нашей фантазии, не описание, какой стала бы Природа, если бы была нам подвластна? Разве мы не перекрашиваем мир в цвета нашего воображения, словно деспоты, которыми мечтаем стать, чтобы все силы Природы были подчинены нашей воле?

Коль скоро искусство — зеркало нашего воображения, в нем видно, как бы мы преобразили, перестроили, перекроили бы мир по своим меркам, чтобы мы могли с улыбкой назвать его своим до того, как он станет нашим, если вообще станет.

ИГРА В «НАПЕРСТОК» — ЭТО БЕЗВЫИГРЫШНАЯ ЛОТЕРЕЯ, равно как и любовь к отечественному футболу и попытка доверять отъявленному лжецу. Кончается разочарованиями, а то и слезами. Разве можно доверять человеку, который только и делал, что лгал с самого момента знакомства? Не только грязные плагиаторы рискуют навсегда замарать свой послужной список и опозорить свой титул; то же грозит и разоблаченному лжецу. Единожды солгавший солжет и снова; это само собой разумеется.

Миранда солгала мне, она никогда меня не читала. Фердинанд лгал Миранде; так не разрубить ли нам этот узел? Какие остатки доверия и уважения могли сохраниться у кого-либо из нас? Но разве нет во лжи чего-то привлекательного? Чего-то интригующего, что так и подталкивает нас выяснить, насколько далеко может зайти ложь и сумеет ли лжец не запутаться в собственной паутине? Как ни замечательна идея о том, что лжецам доверять нельзя, кому и когда удавалось установить взаимоотношения без лжи или, по крайней мере, без приукрашивания правды? И по сути дела, разве не заняты первые дни романа стараниями хотя бы отчасти заменить правдой ту ложь, которая, собственно, и свела вас друг с другом? Я последний, кто станет защищать Фердинанда, мерзавца, похитившего у меня сердце моей возлюбленной, но вымысел — неотъемлемая составная часть моего мира, и я знаю, что лжецы суть необходимое зло. Это креатив, творческое начало. Согласен, ложь Фердинанда была самую чуточку грандиозней, чем у большинства, но ведь он и очистился от нее, а такого о многих парах не скажешь. Можно найти сколько угодно примеров прочных гетеросексуальных отношений, в которых мужчина до сих пор убежден, что при разрыве девственной плевы не обязательно идет кровь, а женщина все еще считает, что десятисантиметровый — это, безусловно, довольно крупный.

Будь у меня ноги, чтобы уйти, я бы, наверное, так и сделал, но все-таки Миранда оказалась в одиночестве. Даже если она и Фердинанд не в состоянии были преодолеть разделившую их пропасть лжи, это еще не значило, что мне нужно реагировать на ее обман так же драматически. Мы с ней опять оставались наедине, и, что ж, возможно, она покончит со своей ложью.

Рыдая на набережной, Миранда не думала обо мне, а только спрашивала себя, правильно ли она поступила, уже зная, что это не так. Даже не осознавая все безумие того, что делает, она подчинилась логике любви. Что такое логика любви? Это совершенно иррациональный способ рассуждений, предполагающий только такие логические построения и только в той мере, в которой они приводят к желательному результату. Обычно она применяется для оправдания самых глупых поступков, которые человек совершает в своей жизни, и, хотя в свое время она кажется безукоризненно правильной, воспроизвести ход рассуждений на трезвую голову оказывается практически невозможно.

Миранда рассуждала примерно так: да, Фердинанд солгал. Да, она была им обманута. Но что есть обман, если не — в определенной степени — самообман? Она поддалась лжи Фердинанда, потому что такой лжи она сама и хотела. Она не позволила себе слишком строго проверить ту возможность, что все это ложь, потому что хотела, чтобы ложь оказалась правдой: высокие темноволосые симпатичные незнакомцы запросто могут ворваться в твою жизнь, да так, что и ног под собой не чуешь. Настоящим обманщиком, подлинным лжецом, была, следовательно, она сама. Она сама все это с собой сотворила, он был только детонатором. Итак, она была лжецом, но как насчет того, что он не говорил правду? Ответ: он ее сказал. Сама же она его так и не «разоблачила». Она не вывела его на чистую воду, как лжеца. Он сам раскрылся, он очистился, он объяснил ей свою ложь и тем самым сказал ей правду, а это больше, чем можно ждать от большинства мужчин. Фактически, это было больше, чем можно ждать от любого другого мужчины, которого она только знала. И поэтому он становился самым честным мужчиной из всех, ей известных. Таким образом, в результате она оказывается презренной обманщицей, только что потерявшей самого честного мужчину, какого могла встретить в своей жизни. Такова логика любви. Она неопровержима даже в зале суда: «Ваша честь, когда мой друг заявил, что не крал эту вещь, он не лгал, он просто исполнял наше желание, чтобы он не оказался вором. Виновны мы, поверившие ему, а не он, просто пошедший нам навстречу».

Теперь Миранда не могла бы вернуться к своей прежней жизни. Даже если бы захотела. Без него она ничто. Ее лжец и возлюбленный, она любила его, глубоко, страстно, нескончаемо. И он ушел.

— Нет! — закричала она вдаль. — Фердинанд! — позвала она.

— Тс-с-с, ты разбудишь всех соседей, — раздался позади нее ворчливый голос. В мгновенном порыве Миранда обернулась назад, туда, где должен был стоять Гвидо. Там стоял Фердинанд. Он улыбался:

— С первым апреля!

Миранда посмотрела туда, где на ее глазах исчезла гондола, потом опять на Фердинанда, не в силах поверить в чудо.

— Я ни за что не расстанусь с тобой. Пока они меня не возьмут, — сказал он.

— Ферд… — Миранда даже не смогла договорить его имя, так ее душили слезы и смех и накатившая волна невыразимых чувств. Она кинулась к нему, и целовала его, и прижималась к нему, будто могла как-то проникнуть в него, чтобы больше никогда с ним не расставаться.

И только когда руки уже болели, и поцелуев стало недостаточно, для слов нашлось свое местечко на устах, хотя и очень скромное.

Она прошептала:

— Но я видела, как ты уплыл.

— Уплыл Гвидо, — шепнул он в ответ.