Царица Пальмиры - Бертрис Смолл

— А теперь я попрощаюсь с вами, — тихо сказала она, пытаясь собрать всю свою выдержку.

Члены совета по очереди подходили к ней и подавали ей руки, а потом переходили к своему юному царю, чтобы попрощаться с ним. Зенобия произносила только их имена, как она могла выразить словами те чувства, которые переполняли ее — горечь, боль, отчаяние…

— Антоний Порций! Я боюсь за Флавию. Что будет с ней, когда она узнает о вашей участи?

— Моя дочь сильнее, чем кажется на вид, моя царица. Главная моя забота — это Юлия и наш сын Гай.

— Я сделаю все, что смогу, старый друг. Может быть, они пожелают отправиться в Кирену вместе с Вабой и Флавией. Мое будущее так неопределенно!

Антоний Порций презрительно усмехнулся.

— Кирена! Подмышка империи! — презрительно сказал он. — Богом забытый город на море, с трех сторон окруженный пустыней. Пустыня и ничего больше на сотни миль! Аврелиан удачно выбрал место ссылки для Вабы. Да помогут им боги! Через год они затоскуют там до смерти.

Зенобия рассмеялась, даже перед лицом такой трагедии, и звуки ее смеха приободрили всех, кто находился в зале. Она и Антоний Порций, бывший римский губернатор, который многие годы был верным слугой Пальмиры, обнялись, а потом он отошел от нее и заговорил тихим, настойчивым голосом с Вабой.

Теперь перед Зенобией стоял Кассий Лонгин, и долгое время они смотрели Друг на друга.

— А тебя, — сказала Зенобия, — тебя мне будет не хватать больше, чем остальных, даже больше, чем моих детей. Ты мой друг.

Быстрые слезы хлынули из ее серебристых глаз, и она поправилась:

— Мой лучший друг!

Лонгин улыбнулся ей удивительно нежной улыбкой и взял ее за руку.

— Вы думаете, что ваша жизнь кончена, — тихо сказал он, — но, дорогое величество, она еще только началась. Пальмира — лишь начало. Мне шестьдесят лет, ваше величество, и если я и сожалею о чем-нибудь, так это о том, что не был с вами с самого начала. Вашу жизнь пощадили — на то была воля богов, так же как и на то, чтобы мы умерли. Помните о нас, ваше величество, но не горюйте!

Он привлек ее к себе и с нежностью поцеловал в лоб.

— Вы тоже мой самый лучший Друг, — сказал он и отошел от нее, чтобы поговорить с Вабой.

Зенобия стояла спокойно, и по ее прекрасному лицу потоком струились слезы. Наконец, зал опустел, к ней подошел Ваба и обнял ее, утешая.

— Не думаю, что смогу перенести это, — сказала Зенобия. — Не могу поверить, что Аврелиан намерен довести это кровопролитие до конца. Ведь это так несправедливо!

— А когда римляне были справедливыми? — с горечью произнес он в ответ. — Все так, как сказал Лонгин. Их честь может удовлетвориться только кровавой жертвой.

— Ох, Ваба, — шепотом сказала Зенобия. — Я в ответе за то. В том, что члены совета десяти должны умереть, моя вина. Если бы я не провозгласила тебя августом, а себя — царицей Востока, Аврелиан не обрушился бы на нас.

— За то короткое время, что я знал императора, мама, я пришел к выводу, что он никогда ничего не делает под влиянием порыва. Каждый его поступок тщательно обдуман заранее. Я считаю, что в своем стремлении вновь объединить Римскую империю он хотел снова получить полную власть над Пальмирой. Он не допустил бы, чтобы Пальмирой правил ее собственный царь. Он все равно нашел бы какой-нибудь предлог, хотя бы и не слишком убедительный, чтобы завоевать нас. Ты не можешь, не должна возлагать на себя ответственность за участь членов совета!

Его слова звучали утешительно, но Зенобию они не убедили. В конце концов разве она, да и все члены совета не сказали, что она — это Пальмира? Разве все они не были исключительно на ее ответственности как царицы, правившей за своего сына? И она не оправдала их доверие.

Ваба сопровождал ее носилки до ее апартаментов и затем покинул ее. Зенобия медленно вошла в свои комнаты, глубоко погруженная в размышления. Внезапно она почувствовала себя очень усталой и решила отдохнуть до заката. Ей необходимо присутствовать на казни членов совета. Ведь они всегда поддерживали ее, и она должна оказать им эту последнюю любезность, как бы больно это ни было для нее.

— Почему ты не надела платье огненного цвета, как я хотел? Голос Аврелиана ворвался в ее размышления.

— Красный цвет — цвет радости, — вяло ответила она. — Я подумала, что в такой день мне не следует радоваться. Вот почему я предпочла быть тем, кто я есть — царицей Пальмиры. Тирский пурпур [15]— царский цвет.

— Ты уже не царица Пальмиры, богиня. Она обернулась и посмотрела прямо на него, а лотом произнесла тихим голосом:

— Я навсегда останусь царицей Пальмиры, Аврелиан. Твои слова, эдикты твоего сената — все это не может ничего изменить. Быть может, я никогда больше не увижу свою родину, но навсегда останусь царицей Пальмиры!

Глядя на нее, он впервые в своей жизни понял, что означает слово» царственный «. Он знал, у него никогда не будет такой осанки, такой горделивости. Она почти унизила его, и он разозлился. Почему эта прекрасная мятежница заставляет чувствовать себя виноватым, хотя он выполняет свой долг?

— Можно мне отправиться вместе с Вабой и Флавией? — спросила она. — Могу я взять с собой остальных моих детей?

— Ты поедешь со мной в Рим! — ответил он голосом, не допускавшим возражений. — У тебя два сына, но я видел только одного. А где же второй?

— Не знаю, где находится мой сын Деметрий, цезарь. Может быть, он у своего дедушки.

— А может быть, он крадется по городу, словно шакал, вместе с группой своих друзей, разгневанных молодых патрициев, и сеет смуту, — сказал император, и его глаза сузились.

— Что вы узнали?

Она старалась, чтобы голос не выдал ее страха.

— Мне сообщили о том, что они подстрекали народ к бунту и совершали другие мятежные действия. Я предлагаю тебе найти его и предупредить. Если он продолжит подобные безрассудства, то может навлечь на себя мое недовольство.

Она кивнула, слишком усталая, чтобы спорить с ним. Он взглянул на нее и почувствовал прилив желания. Подавив его, он понял, что она не побеждена, а просто потрясена его жестоким приговором.

— Отдохни, богиня, — сказал он более мягким тоном. — Тебе не обязательно присутствовать на этом печальном событии сегодня вечером.

— Я пойду на казнь, цезарь, — сказала она непреклонно. — Кассий Лонгин уверял, что ты должен получить свою кровавую жертву, но я никогда не прощу тебе того, что ты возложил на меня такую вину.

— Никогда — это очень долгое время, богиня. Когда ты окажешься со мной в Риме, ты все забудешь, — ответил он.