Новогодняя коллекция детектива - Татьяна Устинова

– Его имя она вам назвала?

– Нет. Думаю, потому что не один он у нее был. Сначала она мне говорила, живет с мужчиной, он ей помогает… ну, я и брякни: приезжайте в гости, познакомишь с женихом, дочка только рассмеялась: «Куда его везти, в нашу хрущобу?» Небось сказок ему нарассказывала… она любила небылицы плести. Отец у нее то генерал, то бизнесмен… А я и предложи: давай я сама к тебе приеду? Она про билеты болтать начала, мол, дорого, и жить мне будет негде. Ясно стало, не хочет дочка, чтоб я видела ее житье-бытье, и меня показывать своему хахалю стесняется. Недели через две звоню, она в слезах. Избил он ее, приревновал вроде… Домой собиралась, видно, приперло, но потом успокоилась, мне сказала: помирились. А когда я ей опять позвонила, в трубке голос мужской слышала, но не тот, что раньше. Вот и решила тогда, что все мои догадки – чистая правда. То с одним живет, то с другим. Не тому я ее учила. Вы на меня не смотрите, это я сейчас чучело чучелом… болезни и прочее. Я ведь красавица была, на работе меня уважали. Вон фотография на полке стоит, мы с дочкой. Ей здесь тринадцать. Настоящая принцесса… – Женщина беззвучно плакала, вытирая глаза рукавом, а я подошла к книжной полке и взяла в руки фотографию. Волосы у Виолы оказались темные, заплетены в косу. Наивный детский взгляд. Когда мне было тринадцать, я волосы остригла. Пошла в парикмахерскую, ничего не сказав маме. Вернувшись с работы и увидев меня с новой прической, мама расплакалась, а папа сказал, что я стала еще красивее…

Женщина рядом с Виолой мало похожа на хозяйку квартиры. Темное платье, нитка жемчуга на шее, аккуратная прическа. Фотографию делали в студии, мать и дочь сидели, прижавшись друг к другу. Они не были похожи, но кое-что их роднило: любовь, которая читалась в глазах, нежность… Они держались за руки и выглядели абсолютно счастливыми… «Куда же все исчезло?» – с печалью подумала я, возвращая фотографию на полку.

– Ну а потом и вовсе стало скверно, – продолжила свой рассказ мать Виолы. – Я даже не знала толком, где она живет. То вроде в Испании, то на юге Франции, то вдруг в Италии. И все у нее дела какие-то, а что за дела… Я на мобильный ей звонила, потом она номер сменила, новый не дала, говорит, сама позвоню. Я уже и не знала что думать. А когда в последний раз уезжала, и вовсе напугала: если, говорит, меня спрашивать кто будет, так ты ничего не знаешь. А я и так про нее ничего не знала. А душа-то болела… выпьешь немного, вроде полегче… Не осуждайте меня, – покачала она головой. – Помру, и похоронить меня будет некому. Если только соседи… Да и соседей-то прежних не осталось, разъехались все. Зароют, как собаку, и могила крапивой зарастет…

– А ваш муж? – решилась спросить я.

– Не было у меня мужа. Всю жизнь одна. Красавица и не дура вроде, а не сложилось. Мужиков по молодости много, а замуж никто не взял, наверное, с ними построже надо быть, а я всех баловала, как свою дочку… И сготовлю, и обстираю, чуть ли не в постель жратву-то подавала. А они походят, походят, а потом возьмут да и женятся на подруге, а та неумеха, ни кожи, ни рожи, и в мозгах ветер свищет.

Я едва не спросила, как звали подругу, но что-то остановило. Боялась услышать мамино имя?

– Отец Виолы вам не помогал? – задала я вопрос, голос внезапно охрип, и произнесла я это чуть слышно, отводя от женщины взгляд.

– Знать бы еще, кто папаша, – хмыкнула она и неожиданно добавила: – Да и мамаша тоже.

– Что вы имеете в виду? – опешила я.

– То и имею. Дочку я из дома малютки взяла. Она подкидыш.

Алекс хмуро взглянул на меня, не произнося ни слова, а я сцепила руки так, что заломило пальцы. В комнате повисла тишина, лишь часы отсчитывали секунды. Мне хотелось вскочить и бежать отсюда сломя голову, но я глубоко вздохнула и попросила почти спокойно, сама этому удивляясь:

– Расскажите подробнее.

– А чего тут рассказывать, – пожала женщина плечами. – Я в доме малютки работала, бухгалтером. Прихожу как-то на работу, а мне говорят, ночью девочку подкинули. Позвонили в дверь, дежурная сестра вышла, а на ступеньках сверток лежит. Попискивает, тоненько так. Ребеночек. Девочка, от силы два дня от роду. Мудрить не стали, записали дату рождения тридцатым ноября, ночью тридцатого ее подбросили. Девочка здоровенькая, мамаша, видно, беременность скрывала, вот и родила неизвестно где. Могла ведь в роддоме родить да написать отказ, не пришлось бы подбрасывать, как собачонку. Правда, кукушка эта все ж таки не совсем без сердца. Девочка чистенькая, завернутая в теплое одеяло, одежка на ней хорошая была.

– Записки не оставила? – Мой вопрос вызвал у женщины смешок.

– Нет.

– Но мать найти пытались?

– В милицию заявили, конечно. Но особо-то вряд ли искали. Она ведь ребеночка не в мусорку кинула, а принесла в дом малютки. Позаботилась, чтоб не замерзла, укутала тепло. Небось какая-нибудь шалава малолетняя. Да я и рада была, что не нашли. Мне когда о подкидыше сказали, я отправилась на нее взглянуть. Лежит малютка, вылитый ангелочек. Я к ней наклонилась, а она глаза открыла. Смотрит серьезно так… У меня аж сердце зашлось. Вроде мой ребеночек на меня смотрит… мой… Стою, слезы глотаю и про себя думаю: мне уже сорок два года, ни мужа, ни детей, и вряд ли будут. Я одна, и она одна, во всем мире мы вдвоем никому не нужные… Вот и решила, не сходя с места: заберу ее. Пошла к главному врачу. Я всегда на хорошем счету была, помогли мне с бумагами, быстро все оформили. Через две недели я ее домой привезла. Сколько счастья было… По уму-то надо было в другой город уехать, так главврач советовала, чтоб не знал никто. Но я побоялась, привыкла здесь, работа, подруги. На новом месте кто поможет? Сменила квартиру, я раньше на Мичурина жила, это на окраине. Сюда вот переехала. Самый центр, школа рядом. На работе-то, конечно, знали, а здесь никто. Я поначалу переживала, а потом успокоилась. Да зря. Сказал ей кто-то… мир не без добрых людей. А у нее как раз возраст, четырнадцать лет, вижу, дочка на меня не так смотрит… я с расспросами, она молчит… А потом замечать стала, увидит какой-нибудь фильм дурацкий, где детей бросают, а затем находят лет через двадцать, и прямо вся в струнку вытянется. В кино-то матери непременно богачки и, само собой, ни в чем не виноватые. Злые люди ребеночка украли, а она все двадцать лет его искала. Глупость, да как это Виоле объяснить? Тогда она и начала недовольство проявлять. О другой жизни мечтала. Я вот все думаю: поговори я с ней тогда… может, она бы меня не бросила? А я побоялась, не сделать бы хуже. Я молчала, она молчала, и стали жить как чужие. А потом она уехала…

– Виола пыталась найти своих родителей? – задала я вопрос.

– Может, и пыталась. Да как их найдешь? Она подкидыш, а не отказница. Никто о ее мамаше знать не знает. Разбередили вы мне душу, – махнула женщина рукой. – Все спрашиваете, спрашиваете, а толку ни на грош. Убийцу-то до сих пор не нашли.

– Вы думаете, ее убил кто-то из ее… любовников? – не сразу нашла я нужное слово.

– Откуда мне знать, что у нее там за мужики были? Да и здесь могла с кем-то спутаться… Может, любовник приревновал, а может, что похуже… Хотелось ей жизни красивой и беззаботной, денег хотелось больших… Она и в художники подалась, потому что придумала себе, будто непременно станет известной, будет ездить по всему миру. Слава, деньги… А как сосед у нас появился, художник, посмотрела на него да и задумалась: не очень шоколадно живет. Оттого на архитектурный согласилась, но мечты не оставила и поехала за границу в поисках счастливой жизни. И вот чем все обернулось.