Медвежатник - Евгений Сухов

Савелий вправе был ожидать от Аристова неприятностей. Он бы не удивился, если б генерал, взяв маленький колокольчик, вызвал к себе городовых, которые в одно мгновение опрокинули бы его на пол и, скрутив руки, переправили бы в Бутырскую тюрьму. Но генерал повел себя странно с самого начала, что совсем не напоминало традиционный допрос, а больше выглядело как беседа старинных приятелей. Единственное, чего недоставало для приятного диалога, так это початой бутылочки марочного вина да доброго куска солонины.

Неожиданно Савелия охватил ужас. А что, если подобное откровение — провокация? В полицейском департаменте тоже сидят не простофили и сумели рассчитать все до мелочей. Ну конечно, так оно и есть: он расслабился, вспомнил про свое постылое сиротство, а тут из ниоткуда явился добрейший дядя и так умело высветил темные пятна его биографии.

Савелий нашел в себе силы улыбнуться:

— Теперь я, кажется, начинаю понимать. Вы подозревали меня из-за моих родителей? Как говорится, яблоко от яблони не далеко катится. Так?

— Да бросьте, Савелий Николаевич, вы же умный человек. Меня как полицейского интересуют в первую очередь факты…

— Интересно послушать.

— Скажу вам откровенно, мы к вам присматривались давно. И разумеется, попытались отследить весь ваш жизненный путь. А он не простой. Я знаю, что вы учились в Берлинском университете и весьма успешно закончили два факультета. Один из них — биологический. Еще вы занимались разведением цветов и добились весьма неплохих результатов. Это тоже был один из поводов, чтобы подозревать вас. Если вы читали газеты, то знаете, во всех сейфах обнаружены небольшие послания полицейским в виде алых роз. И, как сказали наши эксперты, они выращены настоящим специалистом, и вы попадаете в их число. Не правда ли, интересная складывается история? Кстати, вы не желаете кофе?

— Не откажусь, у вас здесь очень мило. Если не думать о том, что после этого разговора жандармы могут закрутить руки за спину.

— Ха-ха, — искренне расхохотался генерал, — считайте, что я оценил ваш юмор. Вольдемар! — громко крикнул генерал. Когда адъютант, бесшумно распахнув дверь, предстал на пороге, генерал распорядился: — Будьте так любезны, приготовьте нам, пожалуйста, кофе. Мне покрепче.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — адъютант бесшумно исчез.

Через несколько минут он принес на подносе две дымящиеся чашки.

Генерал Аристов отхлебнул кофе и поставил чашку на место, звякнув донышком о фарфоровое блюдечко.

— Так на чем мы с вами остановились? Ах да! — Аристов внимательно посмотрел на Савелия. — Признаюсь, подозрения меня мучили до самого последнего дня. Но когда мне сообщили, что очередное ограбление банка произошло именно в то время, когда вы находились в театре, мои подозрения рассеялись. Ведь я лично могу подтвердить ваше алиби.

— Вот и хорошо, что все это выяснилось, — серьезно отвечал Савелий. — Нет ничего хуже следственной ошибки. У вас очень вкусный кофе, господин генерал. Так я могу идти?

— О да, конечно. Вас никто не задерживает. — Генерал поднялся со своего места и протянул на прощание руку. — У меня к вам есть еще одна небольшая просьба, — Аристов попридержал руку Савелия в своей.

Тот сдержанно улыбнулся:

— Разве возможно отказать генералу полиции!

Григорий Васильевич вышел из-за стола и, взяв гостя под локоток, проводил его до двери:

— А вы шутник. Мне всегда импонировали люди с чувством юмора. Передайте, пожалуйста, привет моему старому знакомому Парамону Мироновичу.

Взгляд у Аристова был пристальный, всепонимающий. Несмотря на добродушный вид и простоватую улыбку, застывшую на его губах, он напоминал волкодава, склонившегося над затаившимся кроликом. В эти минуты пес осознает себя едва ли не Богом, понимая, что одного движения лапой будет достаточно, чтобы вытряхнуть из крохотного тельца жизнь.

Савелий уверенно выдержал взгляд и беззаботно произнес:

— Не знаю такого, генерал! — И, взяв шляпу, лежавшую на самом краешке стола, не позабыл попрощаться: — Всего хорошего!

Дверь захлопнулась.

Аристов провел ладонью по столу, точно разглаживая невидимую складку, и громко позвал:

— Заходите, Влас Всеволодович!

Огромные, почти два метра в высоту, стенные часы совсем неслышно отодвинулись, и из смежной комнаты вышел Ксенофонтов.

— Что вы скажете о моем госте?

— Наглец он, ваше сиятельство.

— Еще какой, Влас Всеволодович! И что вы обо всем этом думаете? Да расслабьтесь вы, Влас Всеволодович, — ядовито поморщился генерал. — Ну что вы, право, не на строевом ведь плацу. Сядьте вот на этот стул, забросьте ногу на ногу. Можете даже почесаться. Никаких взысканий вы за это не получите.

— Спасибо, ваше сиятельство. — Ксенофонтов присел на стоящий рядом стул.

— Вы все проверили?

— Так точно, ваше сиятельство, проверил, — подобрался Влас Всеволодович, мгновенно проникнувшись сознанием собственной значимости. — Филер сказал, что во время спектакля из театра вышли только два человека.

— Продолжайте!

— Одна была женщина — княгиня Плещеева. Вторым был мужчина, старик. Княгиня так и не вернулась. Во время спектакля ей стало дурно, а старик вернулся минут через сорок.

— Любопытно. А вы, случаем, не исключаете, что вышедший старик и господин Родионов одно и то же лицо?

— Сложно сказать. Возможно ли за такое короткое время совершить ограбление? — робко предположил Влас Всеволодович.

— Но никогда нельзя исключать даже самую нелепую вероятность. Не спускайте с господина Родионова глаз. Вы лично за это в ответе, — строго проговорил Аристов, — а теперь можете идти.

— Слушаюсь! — Ксенофонтов быстро поднялся, как будто бы вскакивал с раскаленной печи.

* * *

— Почему ты мне никогда не говорил об этом? — нахмурился Савелий. — Почему такие вещи я должен узнавать не от тебя, а от генерала полиции?

Старик выглядел немного смущенным. Таким Савелий видел Парамона едва ли не впервые. Сейчас он напоминал нашкодившего щенка, что напакостил около порога и теперь готовился к неминуемой расплате.

— Ты не спрашивал об этом, — нашелся наконец Парамон, понимая, что оправдание, по меньшей мере, выглядит глуповато. — А потом, что мне было рассказывать тебе? Я считал, что ты должен дорасти до этого. — Парамон немного помолчал, потом продолжал: — С твоим отцом я познакомился на сахалинской каторге. В то время я был «иваном». Тебе, Савельюшка, сложно об этом судить, что такое каторга, но там тоже своя жизнь и свои законы, не менее строгие, чем на воле. Николай держался независимо, сразу было видно, что белая кость. Однажды на него наскочил один из храпов, деньги требовал. Твой отец был игрок высшей квалификации и без «катенек» никогда не оставался. Так он пырнул его ножичком и с таким изяществом повернул, как будто это было не пузо обидчика, а гамбургская котлета. С тех пор задевать его никто не желал, и он жил, как ему вздумается. Позже он прибился к «игрокам» и через полгода стал одним из самых уважаемых шулеров.