Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

скорее символ. Шум времени и вилок наполнял литературу двадцатых и начала тридцатых — потому что её писали люди, познавшие разъедающее внутренности чувство голода.

Толстяки всегда троятся в оптической системе моего детства. Тема толстяков — вот особенность двух знаменитых романов одного худого человека. Всё в этих текстах происходит на фоне еды, во время еды, связано с едой. Девочка, притворившаяся куклой, приговаривается к казни съедением — её растерзают звери. Настоящее сражение происходит в кондитерской: "рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изюма, черешен; сахарный песок хлестал с полок наподобие водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль". Занятия учителя танцев с говорящей фамилией — кулинарный этюд: "Пары вертелись. Их было много, и они так потели, что можно было подумать следующее: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп. То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа. А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый". А уж сами толстяки "ели больше всех. Один даже начал есть салфетку. Он оставил салфетку и тут же принялся жевать ухо третьего толстяка. Между прочим, оно имело вид вареника". Еда переходит в тело, а тело в еду. Гимнаст-беглец замечает продавца воздушных шаров, вылезающего из подземного хода, и принимает его голову за кочан капусты: "Тибул не верил своим ушам: капустная голова выдавала себя за человеческую!".

Этот роман кончаются как любовный роман — свадьбой народа, радостным праздником. Вообще говоря, сказка всегда кончается праздником. Что будет потом — никому не известно, а вернее — известно всем. Потом будет ад обыкновенной жизни. "Глаза его налились кровью, он снимал и надевал пенсне, чавкал, сопел, у него двигались уши. Он обжора. Обедает он вне дома. Вчера вечером вернулся он голодный, решил закусить. Ничего не нашлось в буфете. Он спустился вниз (на углу магазин) и притащил целую кучу: двести пятьдесят граммов ветчины, банку шпрот, скумбрию в консервах, большой батон, голландского сыру доброе полнолуние, четыре яблока, десяток яиц и мармелад "Персидский горошек". Была заказана яичница и чай (кухня в доме общая, обслуживают две кухарки в очередь)".

А вот нормальная еда, настоящая советская общественная еда — неживая, как мёртвая вода из сказок. Во время войн едой в поездах заняты одни мешочники, а кухня — место дезертира.

Когда я рассказал всё это Синдерюшкину, то он, оторвавшись от прилавка с огурцами, обозвал меня "гастрокритиком". Слово "гастрокритик" было почище "дауншифтера" и мне решительно не понравилось. Оно было длинным, и отсылало к гастриту и прочим неприятным вещам. Чорт, что за гадость! Хуже этого слова, наверное, только "ресторанный критик" (эти ресторанные критики — особая иопасная порода людей. Я бы их сразу выводил к оврагу, только они так представятся). Нет, ещё может случится на вашем пути винный дегустатор, который ошарашивает публику мистическим бормотанием — "Тело этого вина, а душа этого вина, известная терпкость, букет фиалки…". Этого сразу головой в воду.

Я знавал одного гастрокритика, что считал, вслед Юнгеру, что Исав продаёт первородство не из-за голода и тупости, а из-за пресыщенности, в желании найти простое счастье и отказаться от этой липкой волны пресыщенности. На самом деле, современное общество всё время мечется между полюсами сложности и простоты, изысканность и случайного выбора. Между голодом и жратвой, искусством утоления и удовлетворением биологического котла.

Я вот думал о своей жизни: сейчас Синдерюшкин радостно похвастается, что приготовил перигорский соус в первый раз с трюфелями, второй раз со сморчками, а потом с опятами. И что я ему возражу? Что поставлю на кон? Скажу, что вчера ему выпала лёгкая работа, а мен — тяжёлая? Или буду рассказывать о бахтинской интерпретации телесности? Так и сейчас же меня Синдерюшкин упромыслит.

Причём в этот момент Синдерюшкин-таки набрал огурцов, и сам стал рассуждать о кулинарии.

— Замечу, друзья мои, что самым выгодным товаром сейчас является ностальгия. Конечно, сейчас кто-то начнёт кричать, что я пою оду временам застоя и колбасе по два рубля двадцать копеек. Это неправда, и всё гораздо интереснее. Ностальгия — это ведь тоска не по былому величию, а по себе самим, какими были люди много лет назад. И особенно она остра в сорок-пятьдесят лет, когда многие из нас обладают повышенной покупательной способностью. Вот почему ностальгия по пищевому набору семидесятых сейчас так востребована. Новое заседание парткома или настоящий парад на Красной площади сейчас запросто не сделаешь, а вот "тот самый чай", похожая на памятную колбаса и прочие былые марки вполне лезут с прилавков. Отчего не возродилась сейчас водка по 3.62 — не знаю. Видимо её адепты уже в могиле.

Ностальгический набор еды прошлого делится на две категории, как природные ресурсы — еда возобновляемая, и невозобновляемая. Салат "Оливье" безусловно возобновляется — и не только накануне Нового года, беляши, что продают у метро вполне так же отвратительны, да и чебуреки, жаренные на машинном масле всё так же в строю. Невозобновляемыми оказались грузинское вино, некоторые сорта мороженого, хлеба (отчего-то пропал хлеб "Рижский", он был замещён хлебом "Ароматный", схожим, но совсем не таким. Исчезнувший "Рижский" был более тёмным, почти чёрным и чуть обсыпанным мукой. 18 копеек) и газированная вода с сиропом за три копейки.

Часто говорят, что "Такого теперь больше не встретишь", но с архаическими запахами и вкусами загадка — кое-где я встречал блюда, которые давно, казалось, исчезли: солёные огурцы с твёрдой панцирной шкурой и зелёные помидоры, затвердевшие в маринаде.

Я считал, что отечественную макаронную промышленность давно положили на бок, и толстостенные, похожие на газовые трубы макаронные изделия большого диаметра исчезли. Ан нет, я их видел и даже ел в каких-то нынешних пансионатах — всё в той же сладковатой серой подливе.

Надо сказать, что я забыл упомянуть молочные коктейли. То есть, не забыл, а засомневался — потому что коктейли как бы есть, а вот советская культура молочных коктейлей пропала. Эти серые мастодонты в углу продуктовых магазинов, куда подвешивались гигантские металлические стаканы. Мороженое кусками, что мешалось на глазах у клиента — этот секрет утерян вместе с социализмом (перефразируя слова одного литературного героя).

Извините, если кого обидел.

31 марта 2009

История про дауншифтеров XII

Мы вернулись домой, и кухонный