Тревоги Тиффани Тротт - Изабель Вульф

– А если Лори? – предложила я. – А уменьшительное Ли. Или можно взять «Ли» полным именем.

– Я не знаю, Тиффани, – вздохнула она. – Еще есть время подумать. Но как невероятно! – воскликнула она. – Медсестра, которая делала мне УЗИ, сказала, что точно будет девочка!

– Ну, техника не всесильна. Потому что Лерой явно парень.

– Да, – сказала она, крепко прижимая его с восторженной улыбкой, – он прелестный мальчишка. Мне придется перекрасить детскую, – добавила она, рассмеявшись, – и вряд ли ему захочется одеваться во все эти розовые платьица, да, дорогой?

Но что это? То ли у меня разыгралось воображение, то ли ребенок действительно мигнул в знак согласия. Я взглянула на ярко раскрашенных, весело прыгающих овечек на стене, затем подняла глаза на часы. Было четыре часа утра – прошел час, как мы покинули родильный бокс. Вдруг ребенок выпустил изо рта крупный, как слива, сосок Салли. Похоже, он насытился.

– Тиффани, – сказала вдруг Салли. – Хочешь поцеловать?

– Что?

– Поцеловать. Хочешь?

– Ну, Салли, я не понимаю, что ты при этом почувствуешь…

– Да не меня, дурочка, – его!

– Ох извини. Да. Конечно, я бы хотела.

Я встала, и Салли осторожно передала мне младенца. Он лежал у меня на руках с закрытыми в блаженном сне глазами. Я вдохнула сладкий запах его бархатной головки, чуть коснувшись ее губами.

– Он прелестный, – сказала я. – Он замечательный.

– Тиффани, – прошептала Салли, оглядываясь, не слышат ли другие женщины.

– Да?

– Я хочу знать: ты будешь его крестной матерью?

Я кивнула. Затем кивнула снова.

– Спасибо, – только и сумела я пробормотать, когда его маленькое личико поплыло у меня перед глазами. Я чувствовала себя разбитой и измученной, как будто работала спасателем во время жуткой катастрофы. Десять часов сверхнапряжения – или прошло десять дней?

– Может, пойдешь сейчас домой? – предложила Салли, когда я передала ей ребенка. – Придешь завтра вечером.

– Ладно, – сказала я тихо. – Наверно, так и сделаю. – Я поднялась, чувствуя боль во всем теле. – А теперь спать, сказал Зибиди.

– Таби говорит до свидания! – усмехнулась она. И затем спросила: – А желтого?

– Что?

– Желтого телепузика. Как его звали?

– Ла-Ла, – ответила я со знанием дела.

– Возможно, я буду звать тебя Ла-Ла, – тихо пропела она ребенку.

Он издал звук, который был удивительно похож на вздох.

– Хорошо сработано, Салли, – шепнула я, задергивая цветастые занавески вокруг ее кровати. – Ты молодчина.

– Я – нет.

– Ты молодчина – ты обошлась без обезболивающего укола.

– Ну, если бы это продолжалось дольше, думаю, без этого было бы не обойтись, – сказала она с мрачной улыбкой.

Затем я махнула ей рукой и ушла. Жизнь в больнице била ключом, несмотря на ранний час. Когда на первом этаже двери лифта раскрылись, я увидела человека с забинтованной головой, которого вели в приемный покой. В другом конце коридора увозили рыдающую женщину, плечи которой были закреплены шиной. Что случилось, почему она плачет? Что произошло с ней этой ночью? Проходя мимо центрального входа, я остановилась на минуту, чтобы прочитать на гранитной доске: «Челси-Вестминстерская больница основана Ее Величеством Королевой 13 мая 1993 года». Тринадцатое мая. И сегодня тринадцатое. Это день рождения больницы. И день рождения ребенка Салли. Я вдруг вспомнила, что и мой день рождения тоже.

Я шагнула на Фулхем-роуд, где махнула рукой одинокому такси.

– В Айлингтон, пожалуйста, – сказала я. Водитель ничего не ответил, но посмотрел на меня как-то странно. И тогда я поняла почему: мое белое платье было заляпано кровью Салли.

– Всю ночь участвовала в резне, – сказала я беззаботно.

На самом деле ничего такого я не сказала. Я просто пробормотала:

– Ребенок… родился.

Затем села в такси, которое домчало меня до дому по пустынным улицам, а потом легла спать.

Я проснулась в одиннадцать и в задумчивости уселась возле своей гардеробной. Буря промчалась, и я снова чувствовала себя в безопасности. В моем собственном домике. Dolce Domum, подумала я радостно. Моем Любимом Доме. Затем я открыла почтовый ящик. Там оказались открытки с поздравлениями от Лиззи, Кита и Кейт и, к моей великой радости, почтовая открытка из Сан-Паулу. «Hola! Тиффани, – прочитала я. – Я счастлив. Я еду в Лондон. Я останавливаться у тебя, ладно? Мы пойдем танцевать сальса! Скоро увидимся, Тиффани. Adios! Хосе». Я улыбнулась и отхлебнула кофе, оглядывая маленький сад. Чертополох почти расцвел, выпустив крохотные голубоватые помпончики. На пионах из плотных зеленых круглых бутонов мучительно пробивались красные лучики. И белые колокольчики садовых лилий раскрылись, как маленькие зонтики. Все почти расцвело. Я представила, как вдыхаю их сладкий запах. Все распустилось: и розы, и дельфиниумы, и кустики, и деревца. Чем мне заняться? – спрашивала я себя. Я знала, что не могу работать, – мне нужно пойти куда-нибудь, где тихо и спокойно. Возможно, следует сходить в церковь, чтобы поблагодарить Господа за благополучное разрешение Салли от бремени, подумала я, одеваясь. Но решила пойти в Королевскую академию посмотреть искусство Древней Руси. Я прошла на Эссекс-роуд до остановки автобуса номер 38. Сев в автобус, я развернула газету, но не понимала даже смысла заголовков, по которым скользила глазами. Я уставилась в окно, не замечая ничего, видя только события прошлой ночи. Дикие крики Салли все еще звучали у меня в ушах, я ощущала тупую боль в предплечье от тяжести ее тела. Меня ослепил яркий солнечный свет, когда я вышла у «Ритца» и пересекла улицу. Элегантный внутренний двор Академии был пуст. Сейчас самое спокойное время. Прекрасное время для посещения.

Поднявшись по широкой лестнице с коваными перилами, я зашла внутрь и проскользнула прямо в заднюю половину здания. Я была слишком утомлена, чтобы подниматься по лестнице, поэтому вызвала лифт. Стеклянные двери захлопнулись, и я молча поплыла наверх, как будто в пузыре воздуха, на третий этаж корпуса Саклера. Он был почти пуст, если не считать небольшой группы студентов, внимательно разглядывавших картины на стенах. Я медленно брела от картины к картине, еле волоча ноги. Ясные, кажущиеся плоскими лица с огромными глазами и золотыми нимбами глядели со стен. У меня было такое чувство, будто не я смотрю на них, а они изучают меня. Все иконы были написаны темперой – Владимирская Божья Матерь с Младенцем Иисусом, длинноволосый Иоанн Креститель, держащий крестильный потир, пророк Илья, возносящийся в рай. Затем было множество изображений святых: святой Матфей, святой Николай, святой Петр и святой Павел, святой Георгий на великолепном белом коне. Я остановилась, чтобы прочитать пояснительную надпись на стене: «Величайший русский мастер Андрей Рублев творил в Москве и ее окрестностях между 1390 и 1430 годами». Средневековая Россия! Какие дикие образы возникают в воображении, но от икон, созданных монахами, воплощавшими свои молитвы в живописи, веяло спокойствием. Я стояла перед иконой Богоматери с Младенцем, лицо у нее было алебастрово-белое, слегка тронутое кармином; Младенец Христос ухватился за ее красное одеяние. Когда я стояла перед ней, мне казалось, что она смотрит на меня сокровенным взглядом, от которого в мою душу снизошел покой. Именно сюда мне и нужно было прийти, размышляла я. Меня это укрепило. Я нуждалась в этой поддержке. Потом я вышла на улицу и села на ступени лестницы. Я прислонилась к опоре, закрыла глаза и сидела так, глубоко дыша, под монотонный шум автобусов и автомобилей. Вдруг раздалась пронзительная трель мобильного телефона. О господи. Снова этот телефон. Почему я его не выключила? Я нажала кнопку.