Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

– А пошел ты! – каким-то скандальным голосом, будтоАлла Олеговна на кухне, закричала она. – Где мой Борька?! Куда моегоБорьку упрятали? – Работая локтями и плечами и даже иногда бодаясь,девчонка пробивалась через танцующую толпу.

Сын вождя направился прямо на так называемую ближнюю дачусвоего отца, что располагалась по дороге на Кунцево, в Матвеевской. Он сам велоткрытый «бьюик». Женщина-дельфин любовно раскинулась рядом. На заднем сиденьерасполагались адъютант и два самбиста. Машина, не обращая внимания насветофоры, неслась по осевой. Регулировщики вытягивались по стойке «смирно»:сын едет! Не прошло и десяти минут, как «бьюик» подъехал к воротам, за которыминевидимая охрана немедленно взяла под прицел всех присутствующих.

Пока летели со свистом по ночной Москве, сын вождя совсемотрезвел. На мгновение в просвистанной башке мелькнула мысль: «Зачем я этоделаю? Отец может прийти в ярость». Мысль эта, однако, как влетела, так ивылетела. Ходу! Он оставил машину с пассажирами на площадке у ворот инаправился к даче. «Вася, причешись!» – сказала вслед жена. Между прочим, онаправа. Причесаться необходимо. Охрана его сразу узнала. Дверь рядом с воротамиоткрылась, и он прошел на территорию. Сразу же увидел, что в огромном кабинетеотца горит свет. Не только настольная лампа, но все люстры. Так бывает, когдасобирается узкий круг Политбюро: Берия, Молотов, Каганович, Маленков, Хрущев,Ворошилов, Микоян. Ну и вляпался: иду стучать на Берию, а четырехглазый сам уотца сидит. Власик и Поскребышев подбежали еще на крыльце:

– Василий Иосифович, что случилось?

– Мне нужно повидать отца, – сказал он, интонацией недавая никаких шансов на отказ.

– Да ведь у нас же заседание Политбюро, Василий Иосифович!

Он отстранил нажратое на семге и икре пузо генерала:

– Ничего, я на минутку!

Проходя по комнатам все ближе к кабинету, он увиделотражающийся в зеркале ряд стульев, на них сидел ожидающий вызова чиновныйнарод, в том числе Деканозов, Кобулов и Игнатьев – бериевская хевра,«динамовцы». Поскребышев забежал вперед и встал в дверях кабинета:

– Да ведь нельзя же прерывать, Василий Иосифович!

Сын вождя нахмурился, произнес с отцовской интонацией:

– Перестаньте дурака валять, товарищ Поскребышев!

Верный страж в ужасе качнулся под волной перегара.

В кабинете между тем обсуждался довольно важный вопрос – опоголовном переселении евреев в дальневосточную автономную республику состолицей в Биробиджане. В частности, обсуждались проблемы транспортировки.Лазарю Моисеевичу Кагановичу как ответственному за пути сообщения – недаромведь в свое время народ назвал его «железным наркомом» – был задан вопрос:достаточно ли будет накоплено к определенному сроку подвижного состава, речьведь все-таки идет о почти одномоментной переброске двух миллионов душ. ЛазарьМоисеевич заверил Политбюро, что к определенному сроку будет высвобожденодостаточное количество вагонов и паровозов.

– Ну, а дальше? – прищурился на него Сталин. –Какие перспективы развития этого края тебе представляются, Лазарь?

Он посасывал пустую трубку: проклятые врачи все-такинастаивают на прекращении курения. Массивная физиономия Кагановича мелко задрожала,как будто он сидел не у старого друга на даче, а в купе поезда на полном ходу.

– Я думаю, Иосиф, что трудовые силы еврейского народасделают все, чтобы превратить свою автономную республику в цветущий советскийкрай.

Сталин хмыкнул:

– А что, если они тебя там выберут своим еврейскимпрезидентом?

Все вожди хохотнули, в том числе и Молотов, которому лучшебы помолчать: у всех ведь на памяти, как его евреечка Полина крутила шашни сГолдой Меир и с разоблаченными сейчас членами Антифашистского комитета, как онапо указке «Джойнта» ратовала за то, чтобы в Крыму был создан новый Израиль.Каганович дернулся вперед, как будто его вагон внезапно остановился.

– Ты что, Лазарь, уже шуток не понимаешь? – упрекнулего Сталин и повернулся к Берии: – А как, Лаврентий Павлович, по вашему мнению,воспримут эту акцию наши друзья в капиталистическом мире?

Зампредсовмина и куратор органов безопасности был, очевидно,готов к такому вопросу, ответил бодро и шибко:

– Уверен, товарищ Сталин, что подлинные друзья СоветскогоСоюза правильно поймут действия советского правительства. В светеприближающегося раскрытия зловещей группы заговорщиков эта акция будетвоспринята как меры по защите трудовых слоев еврейского народа от вполнеобъяснимого гнева советских людей. Таким образом, эта акция будет еще однимподтверждением незыблемой интернационалистской позиции нашей партии.

Хорошо, подумал Сталин, очень хорошо размышляет мингрел.

– Ну а какие меры вы примете для разъяснения подлинной сутиэтой интернационалистской акции?

Берия и к этому вопросу оказался готов.

– Мы сейчас прорабатываем целую серию мероприятий, товарищСталин. Есть мнение начать с коллективного письма выдающихся советских деятелейеврейской национальности, которые одобрят...

В этот как раз момент в кабинет в буквальном смысле наполусогнутых вошел Поскребышев. Всем своим телом выражая благоговение ко всемприсутствующим, он прошел к Хозяину и стал ему что-то нашептывать на ухо.Напрягшись до предела своих немалых возможностей, Берия смог уловить только«...крайне срочно... на несколько минут...». Он почувствовал почтинепреодолимую потребность выйти из кабинета и выяснить, кто или чтоосмеливается прерывать историческую сессию, однако все-таки сумел обуздать этупотребность, и правильно сделал, потому что Сам вдруг встал и вместе сПоскребышевым вышел из кабинета. Даже не извинился, подумал Берия, даже непосмотрел на ведущих деятелей государства. Какая бесцеремонность! Какойвсе-таки недостаток воспитания у этого картлийца!

Сталин вышел в столовую и увидел стоявшего у окна Василия. Впоследнее время стали поступать сигналы – безусловно, идущие через Берию или сведома Берии – о непомерном пьянстве сына. Якобы частенько голову теряет,дерется, шляется в непотребном виде. Сейчас Сталин с удовольствием увидел, чтослухи, очевидно, преувеличены. Василий был трезв и строг, застегнут на всепуговицы, волосы гладко причесаны; в общем и целом, неплохой парень. Он любилсына – не того, а этого, то есть того, который не тот, а другой, вот именно этот– и нередко жалел, что марксистское мировоззрение мешает ему передать власть понаследству.

– Ну, что у тебя стряслось? – довольно добродушноспросил он.