Три грустных тигра - Гильермо Инфанте Габрера

Неужели? По крайней мере, он сказал это искренне.

— Пункт второй, ты говоришь, ты женишься. Собираешься жениться. Что ж, я поздравлю тебя первым. Первым ведь, да? Не исключено, что приду на свадьбу. Подарю подарок. Что-нибудь в дом. Чего ты еще от меня хочешь? Могу быть свидетелем. Посаженым отцом, если вы собираетесь венчаться, только не в Сан-Хуан-де-Летран, ненавижу эту церковь, ну, ты знаешь почему: у них колокольни нет, так они ставят пластинку с колокольным звоном и транслируют по громкоговорителям: радиоцерковь. Большего, при всем желании, не смогу. Остальное, это уж ты сам, старичок, должен.

Я улыбнулся? Я улыбнулся. Я засмеялся.

— Ну что ж поделаешь.

— Для начала можешь познакомить меня с невестой.

— На хер пошел. Дай сигарету.

— Ты что, куришь сигареты? Эта ночь исполнена признаний и потаенной музыки. Я-то думал, ты куришь только трубку и халявные сигары после десерта и кофе.

Я оглядел его. Посмотрел поверх его плеча. Сцена. Люди в движении. Распогодилось. В ресторан заходили. Выходили. Официант насыпал опилки перед дверями.

Одним вечером тысяча девятьсот тридцать седьмого года отец повел меня в кино, и по дороге мы завернули в лучший бар поселка, «Швейцарец», там были жалюзи на дверях и мраморные столы и сцена с обнаженными одалисками на картине над стойкой — реклама пива Полар — народное пиво! А народ никогда не ошибается! и мороженое — манна небесная, — и меренги, словно спящие красавицы под стеклянным колпаком, и жестянки с разноцветными леденцами. В тот вечер мы заметили на полу дорожку темных мокрых опилок. Она шла в конец коридора и змеилась между возбужденно переговаривающимися людьми. В этом баре, в поселке в Орьенте, на Востоке, приключилась драма, достойная Дикого Запада. Один человек вызвал другого на смертельный поединок. Они были некогда товарищами, а ныне стали врагами, и их связывала ненависть, какая бывает только между соперниками, которые прежде дружили. «Где мне попадешься, там тебя и порешу», — сказал один. Второй, то ли более осторожный, то ли менее опытный, не спеша, мужественно и смиренно приготовился. Первый застал его тем вечером за стаканом некрепкого рома. Он отодвинул жалюзи и почти с улицы крикнул: «Обернись, Чоло, сейчас убивать тебя буду». Выстрелил. Тот, которого звали Чоло, почувствовал толчок в грудь и грянулся о цинковую стойку, но успел выхватить револьвер. Выстрелил. Его враг у дверей упал, получив пулю в лоб. Пуля, предназначавшаяся Чоло, попала (дело случая) в серебряный футляр для очков, который тот всегда (дело привычки) носил в кармане пиджака, слева, у сердца. Опилки гигиенично и милостиво укрывали негодующую заблудшую кровь обидчика, ныне покойного. Мы отправились дальше, мой отец — скорбя, а я — в возбуждении, и пришли в кино. Давали премьеру — картину с Кеном Мэйнардом. «Гремучая змея». Эстетическая мораль сей басни в том, что Мэйнард, весь в черном, отважный и меткий, загадочный негодяй Гремучая Змея и прекрасная, бледная, виртуозная красавица — живые, настоящие. И, напротив, Чоло и его враг, с которыми мой отец дружил, кровь на полу, красивая и неуклюжая дуэль — из мира снов, воспоминаний. Однажды я напишу об этом рассказ. А пока рассказал все как есть Арсенио Куэ.

— Ну, ты прямо Борхес, — сказал он. — Назови «Тема Добра и Зла».

Он не понял. Где ему понять. Не врубился, что это не нравственный конфликт, что я рассказал просто так, чтобы поделиться ярким воспоминанием, поупражняться в ностальгии. Не держа зла на прошлое. Ему не понять. Короче.

— Что пил Чоло?

— Откуда ж я знаю.

— Может, настойку какую?

— Говорю тебе, понятия не имею.

— Ты не понял.

Он кликнул официанта.

— Да, сеньор?

— Принесите нам две того, что пьет Чоло.

— Что?

Я поднял глаза. Официант был новый.

— Два ликера.

— «Кантро», «Бенедиктин», «Мари Бризар»?

Новый?

— Все равно.

Ушел. Да, новый. Откуда он взялся? Их там штампуют, что ли, внизу? Выпрыгнул из цилиндра?

— Как звали убитого?

— Не помню.

И тут же оговорился:

— Да я и не знал никогда. Кажется.

Вернулся официант с двумя рюмочками ликера того оттенка, который поэт-модернист назвал бы янтарным.

— За удачу и за меткий глаз Чоло, — сказал Куэ и поднял рюмку. Я не засмеялся, но подумал, что он, возможно, начинает понимать, и мне захотелось поддержать тост.

— То friendship[191], — ответил я и выпил залпом.

Я почти в шутку полез в карман за бумажником, словно хотел расплатиться по уже оплаченному счету, и нащупал новую стопку купюр — или стопку новых купюр. Лицо мое приняло удивленное выражение? Я все вытащил. Три старых, мятых, почерневших от корыстных тисканий песо, на которых Марти уже смахивал чуть ли не на Масео, и еще два листочка из тех, что Куэ назвал бы весенними. Две сложенные белые бумажки. Я тут же предположил, что Магалена подсунула мне записку. А что же тогда другая бумажка? От Бебы? Послание из Бабилона? Привет от Гарсии? Развернул. Говна-то.

— Что это? — спросил Куэ.

— Ничего, — отвечал я, имея в виду нечто иное.

— Больше двух — говорят вслух.

Я швырнул бумажки на стол. Он прочел. Тоже швырнул на стол. Я схватил, смял и швырнул в пепельницу.

— Говна-то, — сказал я.

— Голова дырявая, — сказал Куэ голосом Индейца Бедойи. — Наверное, кондиционер плохо влияет.

Я опять взял листочки, разгладил на мраморе. Подозреваю, Арсенио Куэ — не последний из могикан и в мире еще остались любопытствующие.

НЕ ПРИГОДНО К ПУБЛИКАЦИИ

Сильвестре, перевод Рине кошмарный, чтоб не сказать хуже, точнее, чтоб не выругаться. Ты не мог бы написать новый текст, используя этот как сырье? Высылаю тебе также английский оригинал, увидишь, из чего Рине выстроил свой метафраз, как ты выражаешься. Смотри, не усни над ним и не переспи с ним. Учти, у нас нет рассказа на эту неделю, иначе придется всобачить что-нибудь из Кардосо, этого Чехова для бедняков, или из Питы, которого и сравнить-то не с кем. (Рине в любом случае заплатят за перевод. Кто ему сказал, что это невообразимое «Роландо Р. Перес» — удачный псевдоним?)

ГКИ

P. S. Не забудь вовремя написать предисловие. Помнишь, что получилось на той неделе. Шеф рвал и метал и извергал ФАБ (наш спонсорский стиральный порошок). Отдашь Вангуемерту.

12 черный

Примечание …………………

Писатели Север …………………

Уильям Кэмпбелл, не состоящий ни в каком родстве со знаменитыми производителями консервированных супов, родился в 1919 году в графстве Бурбон, Кентукки, и перепробовал множество профессий, пока не открыл в себе писательское призвание. В настоящее время проживает в Новом Орлеане, преподает испанскую литературу в университете Батон Руж, Луизиана. Автор двух бестселлеров («All-Ice Alice» и «Map of the South by a Federal Spy»), рассказов и статей в самых популярных американских журналах. Он также работал в качестве специального корреспондента «Спортс Иллюстрэйтед» на прошедшем недавно в нашей столице II Гаванском ралли. Его гаванские впечатления и стали источником вдохновения для этого замечательного рассказа, опубликованного в журнале «Beau Sabreur». Автобиографические детали при этом — всего лишь хитроумный литературный трюк, ведь мистер Кэмпбелл — убежденный холостяк, убежденный трезвенник и ему не исполнилось еще и сорока. Этот короткий рассказ с длинным названием, таким образом, вдвойне или втройне интересен для кубинского читателя, и «Картелес» счастлив первым представить его вам в испанском переводе. Мы вверяем вас ему — и наоборот.