Большая нефть - Елена Толстая

— Не за что. Оксана действительно… мне как дочь, — вырвалось у Алины.

Но как бы ни относилась Алина к Оксане, та даже не открыла глаз. Лежала как мертвая. «Спящая красавица в гробу», — подумала Алина, разглядывая ее. Бледное красивое лицо, опущенные веки, темная полоса ресниц на белой щеке.

— Оксана, поговори со мной, — просила Алина. — Мне рассказали о твоей беде. — Веки молодой женщины чуть дрогнули. — Вместе мы все преодолеем. Оксана!

— Бесполезно, — заметила Марина, наблюдавшая от двери за этим разговором. — Нам не разбудить ее. Идемте, Алина Станиславовна.

Алина вышла, расстроенная, подавленная. Она предвидела разговор со Степаном, и ей совершенно не нравилось то, что она, вероятно, от него услышит. Ее сын! Он всегда был лучшим. Самым хорошим, самым добрым… Неужели он сделал что-то ужасное? Довел эту милую, несомненно, любящую его женщину до такого состояния…

Степан подтвердил худшие подозрения матери. Квартира оказалась запущенной. Здесь давно не чувствовалось женской руки. Алина поставила чемодан на пол, раскрыла все окна, повязала Океании фартук, взялась за швабру.

Степан с убитым видом следил за ней с дивана.

— Возьми тряпку, — приказала Алина. — Немедленно вытри пыль. Потом пойдем на кухню. Ты, конечно, не мыл посуду?

Она расправилась с «разрухой» за два часа. Все это время они со Степаном ни о чем не разговаривали, кроме самого необходимого: куча мусора в углу, надо вынести ведро, принести свежую воду, помочь с пылью на шкафу…

Наконец, когда оба закончили работу, умылись и переоделись, Алина раскрыла чемодан, вынула оттуда московское печенье, конфеты «птичье молоко» и очень хороший индийский чай со слониками на пачках. В чисто вымытом фарфоровом чайничке с блеклыми цветочками Алина заварила чай. Разлила по чашкам, выложила в хрустальную, сверкающую от чистоты сахарницу конфеты.

— Вот теперь рассказывай, — приказала мать. — Рассказывай все, без утайки. Я не стану осуждать тебя, не стану ругать… Помнишь, как в детстве?

Степан чуть улыбнулся. Она всегда говорила ему: «Рассказывай без утайки». А он уточнял: «Ругать не будешь?» И она действительно его не ругала. Ни за двойки, ни за драки, ни за шалости. Один раз только ему влетело — но в тот раз он забыл предупредить, чтоб не ругала. «Тебе всегда этого хотелось?» — упрекнул ее тогда Степан. «Ужасно хотелось, но ты успевал взять с меня слово…» — призналась Алина, и оба рассмеялись.

Теперь он опять просил, чтобы она не сердилась. И она обещала.

— В общем, мама, я встретил ту, первую… Первую мою любовь, Варьку. Я так ее любил, мама! — горячо сказал Степан. — Оксана как раз уехала на сессию. Вот не хотел я ее отпускать. Как чуяло сердце, что не надо ей уезжать.

— Ты Оксану-то не обвиняй, — остановила его Алина. — Если бы она не уехала, твой роман с первой любовью развивался бы прямо у нее на глазах… Это твоя вина.

— Может быть, если б она осталась со мной, я бы на Варьку и не посмотрел, — возразил Степан.

Алина хлопнула ладонью по столу.

— А я тебе говорю, не вали с больной головы на здоровую! Все вы, мужики, горазды… Продолжай рассказывать все как есть. Не оправдывайся.

— Оксана уехала, а тут — Варька, — послушно продолжил Степан. — И все вернулось. Не поверишь, мама, — как не бывало этих лет. Женитьба моя, разлука наша с Варварой — все сгинуло. У Варьки как раз брата дома не было. Сидел. Отбывал пятнадцать суток за хулиганство. В общем, пошел я к Варваре… И остался у нее. Две недели мы с ней жили. Я словно в тумане был. Может, околдовала она меня?

— Ага, сначала Оксана была виновата, теперь — Варвара… Степушка, когда же ты поймешь, что виноват во всем ты сам, — мягко проговорила Алина.

— Мам, я запутался… Я и одну люблю, и другую жалею… Думал — надо с ложью кончать. Написал Оксане письмо, попросил прощения, собрал вещи и пошел к Варваре — жить. Прихожу… а там…

Он замолчал, сглотнул. Алина терпеливо ждала.

Степан знал, что придется выкладывать матери все. Всю правду, какой бы ужасной она ни была. И произнес:

— Ну, в общем, там ее брат — Глеб. Вернулся. Пьяный, но соображает. И Варька… тоже пьяная… Глеб говорит, у нее запои теперь бывают. Что ее родительских прав лишили. И что не она от мужа своего ушла, а наоборот — это муж ее выгнал. За пьянку. Я Глебу дал пять рублей и вернулся домой. Утаить от Оксаны, конечно, не удалось. Да как утаишь — весь Междуреченск знает… Я не догадывался, что она беременная. А она потеряла ребенка. От переживаний, конечно. Тут еще перелет… Разве можно беременной на самолете летать?

— Стоп, Степка. Опять валишь с больной головы. Разве в том дело, что она на самолете летала? Беременные не только на самолетах летают — они и в поле работают и на заводе… Когда у женщины здоровье в порядке и душа не болит — она хорошо беременность переносит. Уж поверь мне… — Алина вздохнула. — А вот когда она страдает, когда ей больно… Тут что угодно может случиться.

— Значит, это я нашего сына… убил?.. — прошептал Степан.

— Степушка, за все приходится расплачиваться, — сказала Алина, не отвечая прямо на его вопрос. — Варвара — алкоголичка, ее тебе не спасти. Да и не твоя задача — ее спасать. У тебя есть жена, Оксана. Ее спасай. Она тебе свою жизнь доверила.

— Она не хочет меня видеть.

— Надо найти человека, который сумеет ее разговорить. Вернуть из мира мертвых в мир живых. Кто в Междуреченске на такое способен?

У Степана только один человек был на уме.

— Дора Семеновна.

* * *

Дора Семеновна взялась за поручение с энтузиазмом.

— Ты, архаровец, за дверью жди, — распорядилась она. — Надо будет — позову. Сам-то, по личной своей дурацкой инициативе, не выскакивай, только дело мне испортишь.

Медсестра, получившая от Марины Геннадьевны строжайшее распоряжение никого к больной Самариной не пускать, соколицей бросилась к Доре Семеновне и преградила ей путь.

— Куда? Вы потревожите больную! Ей покой нужен!

— Ей я нужна, а не покой, — сказала Дора Семеновна величественно.

Медсестра отшатнулась, посмотрела на Дору Семеновну с подозрением.

— А кто вы такая?

Дора Семеновна положила руку себе на грудь и с чувством проговорила:

— Вам этого лучше не знать!

С этими словами она отворила дверь в палату и вошла.

Оксана даже не пошевелилась при ее появлении. Дора Семеновна уселась рядом на стул, взяла ее за руку. Белое, неподвижное лицо безразличной ко всему Оксаны поразило даже видавшую виды Дору Семеновну. «В самое сердце он ее, видать, ранил», — подумала комендант.

Вслух, однако, она произнесла нечто совершенно другое.

— Посоветоваться с тобой хочу — больше не с кем, — заговорила Дора Семеновна, как всегда, громогласно. — Галина Бурова тут показ мод решила устроить во Дворце культуры «Нефтяник». Предлагает и мне участвовать. А я сомневаюсь. К лицу ли мне, старой да толстой? Вот ты что скажешь, Оксана? У тебя хороший художественный вкус, ты сейчас в институте учишься, знаешь все веяния, с молодежью общаешься… Как? Выступать мне на показе или не позориться?