Аполлинария Суслова - Людмила Ивановна Сараскина

время. У тебя бывает иногда странное лицо, когда ты задумываешься, так и теперь оно так быстро и резко менялось… Как жаль, что ты не можешь видеть в эти минуты своего лица! Ты ведь понятия не имеешь о нем. Оно так хорошо! Я вспоминаю теперь суждения людей о твоей красоте. Но что эта красота, о которой они толкуют, перед той, которую знаю я один.

– Пожалуйста, не говори о моем лице, – перебила его Анна.

– Я знал, что ты рассердишься, а все-таки сказал.

– Ну, довольно, пойдем, – сказала А[нна], вставая.

– Тебе, кажется, и то неприятно, что я любуюсь тобой; я тебя понимаю, – сказал с горечью Лос[ницкий].

– Вот выдумал еще, перестань!

– Хорошо. Пойдем. Но куда идти?

– Куда хочешь, – сказала А[нна], и Лос[ницкому] послышалась в ее голосе знакомая нота: не то грусти, не то апатии или того и другого вместе. Забывая себя, он с особенной нежностью взял руку Анны и повел молодую женщину домой. Она следовала за ним почти машинально, но от нее не скрылось его сердечное движение, и в свою очередь сердце Анны наполнилось грустной нежностью. Воспоминание первой любви, воспоминание молодости повеяли на нее и перешли в тихую нежную меланхолию. – Куда все это прошло? – подумала она. И вместо всякого ответа явился ей другой вопрос: неужели все кончено? И затем следовал целый ряд вопросов.

Между тем они дошли домой. Анне, может быть, в первый раз хорошо и отрадно показалось в ее комнате, где все приготовлено и приноровлено к ее вкусу и привычкам его заботливостью. Она села на свое широкое низкое кресло, он поместился подле. Ей стало привольно и уютно, она повеселела; острые шутки, смех и разговоры полились у ней рекой, но вскоре она замолкла. Лосницкий старался поддержать в ней веселое настроение. С этой ли целью или просто увлекшись неожиданным приливом общей веселости, он стал ей рассказывать разные анекдоты и случаи из собственной жизни. Эти рассказы, может быть, были бы любопытны для других, но Анна не находила в них ничего остроумного и еще менее изящного. Она слушала молча и серьезно, но когда дело дошло до похождений Лос[ницкого], в последнее отсутствие Анны, с одной веселой дамой города Б., когда явились на сцену разные выходки легкой женщины и не менее легкого в отношении ее человека, рассказанные небрежным циническим тоном, – Анна не выдержала и просила его больше не рассказывать. Ее поразило в нем это молодечество, которым тщеславятся особенного сорта мужчины, но в нем она его не ожидала.

Анна мало знала Лосницкого; в ее прежних сношениях с ним было столько серьезного и отчаянно горького, что оно исключало обыденную часть характера, которая так важна в интимном кругу.

– Мне странно твое неудовольствие, – сказал Лосницкий. – Впрочем, в тебе это совершенно женская черта. Подобные отношения мужчины к женщинам, о которых я тебе рассказывал сейчас, очень естественны и извинительны, они даже необходимы и не только не мешают настоящей высокой любви к другой женщине, но еще и увеличивают и поддерживают ее. К сожалению, ни одна женщина не в состоянии этого понять…

Анна все больше и больше удивлялась. «Я этого не ожидала, совершенно не ожидала», – говорила она. И выпрямив свой стройный, величавый стан, она заходила по комнате.

– Тебе это кажется грязным, – сказал Лос[ницкий], – но поверь мне, что сердце мое способно любить и понимать прекрасное.

Анна, разумеется, ничего на это не ответила.

Видя такое расположение, Лосн[ицкий] стал прощаться, и как ни рано еще было, но Анна его не удерживала.

Анне в короткое время пришлось открыть не одну черту из мнений и взглядов Лосницкого, которые ей крайне не нравились. Образ жизни их, уединенный и однообразный, лишенный крупных интересов, где человек мог бы высказаться вполне, еще более способствовал выражению мелких сторон характера и неприятных по этому поводу столкновений. Анна жестоко восставала против всего, что она считала недостатком или слабостью, никакой ум, никакое сердце не могли ее заставить забыть о них. Она относилась к ним тем более враждебно, что когда-то этот человек ей казался совершенством. В ее строгих суждениях Лосниц[кий] видел только нападки, придирки к человеку, который вдруг сделался не мил и к которому беспричинное охлаждение она искала оправдать чем-нибудь. Известно, что при таком настроении обоих жизнь их вместе шла крайне плохо. Исчезли даже те братские доверчивые чувства, на которые они могли рассчитывать друг перед другом как друзья. Отношения их становились более чем холодны и натянуты. Они были невыносимо тяжелы для обоих. Лосницкий видел, как трудно и опасно его положение, он видел, что, оставаясь при ней, он рискует потерять свое последнее благо, ее уважение, и не мог ни на что решиться… Между тем жизнь, которую они вели, отсутствие всякого дела, всякого круга, при взаимном несогласии, становилась ему невыносимой. Он предложил Анне ехать назад в Россию, забывая, впрочем, подумать, насколько это для нее будет лучше. Анна согласилась без противоречия, без малейшего раздумья, не спросив даже, когда и как. Казалось, ей было все равно, где жить, и как, и с кем, репутацией своей она мало дорожила, так как не для кого и не для чего было ей дорожить ею. Но Л[осницкий] не торопил ее отъездом. Он ждал чего-то.

Между тем с некоторых пор с Анной произошла перемена. Какое-то странное лихорадочное волнение охватывало по временам все ее существо. Она удалялась всякого общества, уходила в дальние уединенные места своих обыкновенных прогулок и там, ходя взад и вперед по холмам, что-то соображала. Или она хваталась за книги и просиживала над ними дни и ночи, делала толстые тетради и торопливо в них писала или записывала, но скоро она бросала книги, как бы не находя в них того, чего искала, и уже ничего больше не читала и впадала в какое-то нравственное оцепенение. Недавно появившийся румянец исчез с ее лица, темная желтизна покрыла ее прозрачную кожу, синеватые круги показались под глазами, и из-за них эти большие глаза казались еще больше и выразительнее.

Тихо и величаво бродила молодая женщина по окрестным холмам, задумчиво смотрела каждый вечер, как догорал яркий торжествующий день, без радости встречала новый и все думала, думала… Или она садилась на берегу небольшой речки и смотрела на тихие однообразные волны. Лениво и сонно катились они перед ее глазами, гонимые сверху какой-то невидимой силой, по временам ударялись о берег, быстро отскакивали, сталкивались, кружились, дробились на мелкие струйки, потом складывались снова в прежнюю форму и бежали опять с прежней безмятежностью, не спеша и