Божьи воины - Анджей Сапковский

Госпитальер задрожал, распознав жесты и формулы. Настолько,чтобы иметь возможность угадать, что мэтр Грелленорт насылает на кого-тожутчайшее проклятие, чару, способную на расстоянии поразить выбранную особуслабостью, болезнью, параличом, даже смертью. Однако не было времени ни настрах, ни на анализирование, кого мэтр выбрал себе в жертву. Стенолазнетерпеливым жестом протянул руку. Аколит быстро вынул из деревянной клетки иподал ему белую голубку.

Стенолаз мягким прикосновением успокоил трепещущую птицу. Ирезким движением оторвал у нее голову. Сжимая в кулаке, выжал, словно лимон,прямо на occultum, брызгающая кровь выписывала на пергаменте путанные узоры.

— Alon, Pion, Dhon, Mibizimi! Et diabulus stet a dextris! Следующуюголубку Стенолаз разорвал, держа за крылья и ножку. Еще трем оторвал головызубами.

— Shaddai El Chai! El diabulus stet a dextris!

Потребуется время, думал аколит, чтобы эти чары дошли туда,куда их посылают. Но когда уже дойдут, человек, который является целью, умрет.

Перья и пух летали по крипте, сгорали в огне, с теплымвоздухом плавали под сводом. Стенолаз сплюнул прилепившиеся к измазанным кровьюгубам перышки, положил палочку на мокрый от крови пергамент:

— Rtsa-brgyud-blama-gsum-gyaaaal! — взвыл он. — Baibkaa-sngags-ting-adsin-rgyaaaai!Покажи мне его! Найди его! Убей!

На глазах изумленного аколита, который, как ни говори,видывал уже многое, обугленный скелет на катафалке начало вдруг охватыватькрасноватое свечение. Свечение густело быстро, приобретая форму, становилосьвсе более и более материальным, быстро облекало скелет в светящееся тело.Карминовые жилы и сосуды из огня начали извиваться и спирально оплетатьпочерневшие кости.

— N'ghaa, n'n'ghai-ghaaai! Ia! Ia! Найди и убей!

Скелет вздрогнул. Пошевелился. Кости заскребли по гранитукатафалка. Клацнул обгоревшими зубами черный череп.

— Shoggog, phthaghn! Ia! Ia! Y-hah, y-nyah! Y-nyah!

— Scheva! Aradia! — Малевольт сыпанул на угли горстьпорошка, судя по запаху — смеси сушеной полыни и сосновых иголок. Вовспыхнувшее пламя влил из флакончика кровь. — Aradia! Regina della streghe! Пустьугаснет взгляд того, кто меня подстерегает. Пусть охватит его страх. Fiat,fiat, fiat, Эиа! — Мамун вылил на раскаленные угли три капли оливкового масла,щелкнул пальцами. — Scheva! Eia!

Соп tre goctiole d'olio,

Тремя каплями масла

Заклинаю тебя, сгинь, сгори,

Пропади могуществом Арадии.

Se la Pellegrina adedorai

Tutto tu otterai!

Огоньки свечей резко взвились кверху.

Свечи погасли моментально, наполняя крипту запахом копоти.Огонь на треножнике скрылся в глубине углей, притаившись там.

Скелет на катафалке с грохотом снова развалился на сотнючерных, обугленных костей и косточек.

А покрытый некромантными иероглифами, залитый кровью иоблепленный пухом голубок пергамент на пюпитре неожиданно разгорелся живым огнем,свернулся, почернел. И рассыпался.

Сделалось очень холодно. Магия, еще недавно заполняющаякрипту теплым клеем, исчезла. Совершенно и бесповоротно.

Стенолаз грязно выругался.

Госпитальер вздохнул. С некоторым облегчением.

Так с магией бывало. Случались дни, когда ничего неполучалось. Когда все портилось. Когда не оставалось ничего другого, как толькооставить магию в покое.

Перед тем, как произнести нужное любовное заклинание,Малевольт по обычаю древнего народа украсил себя венком из засохших стеблей. Онвыглядел в венке так потешно, что Рейневан с трудом сохранил серьезность.

Настоящее любовное заклинание было удивительно простым:мамун ограничился тем, что окропил пентаграмму экстрактом горечавки и, кажется,гелиотропа. Бросил на тлеющие угольки горстку сосновых иголок, насыпал на нихщепотку растертых листков черники. Несколько раз щелкнул пальцами, посвистел, ито, и другое также было типичным для Старшей Магии. Однако когда он началинвокацию[188], то воспользовался стихом из «Песни Песней».

— Роne те ut signaculum super cor tuum ut signaculum superbrachium tuum quia fortis est ut тоrs[189]. Ismai! Ismai! МатерьСолнца, тело которой бело от молока звезд! Elementorum omnium domino, владычицаСотворения, Кормилица Мира! Regina delle streghe!

Una cosa voglio vedere,

Una cosa di amore

О vento, о acqua, о fiore!

Serpe strisciare, rana cantare

Ti prego di поп mi abbandonare!

— Смотри, — шепнул Малевольт. — Смотри, Рейневан.

В облачке, вознесшемся над пентаграммой, что-топошевелилось, задрожало, заиграло мозаикой мерцающих пятнышек, Рейневаннаклонился, присмотрелся. Какую-то долю мгновения ему казалось, что он видитженщину. Высокую, черноволосую, с глазами как звезды, со знаком полумесяца налбу, одетую в пестрое платье, переливающееся множеством оттенков то белого, томедного, то пурпурного. Прежде чем он окончательно понял, на кого смотрит, видениеисчезло, но присутствие Матери Вселенной все еще чувствовалось. Туман надпентаграммой уплотнился. А потом снова посветлел и он увидел то, что хотелувидеть.

— Николетта!

Казалось, она его услышала. На ней был колпак с меховойоторочкой, вышитый кубрачек, шерстяной шарф на шее. За ее спиной он видел стобелоствольных безлистных берез. А за березами стену. Строение. Замок? Застава?Храм?

Потом все исчезло. Совершенно, целиком и окончательно.

— Я знаю, где это, — сказал мамун, прежде чем Рейневан началныть. — Я узнал это место.

— Так говори же!

Мамун сказал. Прежде чем он окончил, Рейневан уже мчался вконюшню седлать коня.

Картина, показанная ему мамуном, не лгала. Он увидел ее нафоне белоствольных берез, еще более белых потому, что они стояли чуть поодальчерных древних дубов. Ее серая кобыла шла медленно, осторожно переставляя ногив глубоком снегу. Он ударил коня шпорами, подъехал ближе. Кобыла заржала, егогнедой жеребец ответил.

— Николетта.

— Рейнмар.