Сибирская жуть-5. Тайга слезам не верит - Андрей Буровский

На тело просто не хватает времени. Этим вроде бы и хочется заняться… Но времени все равно нет, потому что всегда находится что-то более важное!

А коли так, остается вот это, все правильно: сидеть на базе, жечь огонь и постараться, чтобы горячий кофе и сухая постель были у тех, кто вернется с настоящего дела. Так сказать, стариковская роль, что поделать.

Девятнадцатого августа, утром, парни поднимались на поверхность: закрыт один участок пещеры, до сих пор не хоженный никем. Там — никаких следов детей, найден только странный труп в черном бушлате, попавший в пещеру неизвестно в какие времена.

Парни поставили вешки, написали записки, на случай, если Павел с Ириной натолкнутся на них, и смогут выйти сами. Парни вернулись попить кофе и опять нырнули под землю обследовать другой сектор пещеры.

Несущиеся тучи проплывали метрах в двадцати над головой, временами облако плыло, волоча брюхо по земле, скрывая людей в липком холодном тумане.

Костер шипел, рассыпая вороха искр. А возле костра, кроме Михалыча и Жени, сидел смертельно уставший, осунувшийся Стекляшкин, судорожно курил папиросу за папиросой. Запавшие красные глаза, трясущиеся руки, вполне обезумевший вид.

Бросив бычок в огонь, Стекляшкин уставился на парней, и Бродов чуть не отвернулся: такой безудержной надеждой сверкнул взгляд.

— Не нашли… Пока не нашли, Владимир Павлович, сейчас опять пойдем искать.

И тогда Стекляшкин каркнул, доставая еще папиросу:

— Динихтис пропал. Ушел в боковой ход, и пропал. Еще и его нет, Динихтиса.

Стекляшкин затянулся папироской. Руки у него отчаянно ходили ходуном.

19 августа 1999 года

Есть огромное, хотя может быть, и скучное преимущество в организации, последовательности и методичности. Может быть, гораздо интереснее, а так же идейно правильнее метаться с выпученными глазами и растопыренными руками. Может быть.

Но вот ведь какие дела… Если происходят какие-то серьезные события… Например, если исчезает человек, и его пытаются найти. Или если у людей есть серьезное намерение сделать что-то достойное не ребенка (найти клад) а взрослого мужчины (провести серьезную экспедицию), приходится вести себя иначе. Если бы кто-то пытался уверить Бродова в том, что он зря занимается всей этой скукотищей — разбивает пещеру на квадраты, планирует выходы в ее разные части, Павел отправил бы советчика… да, вы верно поняли, куда. Игры великовозрастных мальчишечек тут были совершенно неуместны. И скучные до зевоты экспедишники, так не похожие на веселых, бравых героев приключенческой литературы, на столбистов, туристов и сплавщиков по рекам с их залихватскими нравами, разделились на две группы и закрепили за каждой по «их» участку в пещере.

Мараловы шли в одной связке. Стекляшкин и Бродов — в другой. Стоит ли рассказывать подробно о коридорах и залах, узостях и сталактитах, которые встретились им? Тем более, все коридоры и залы, все сталактиты и узости, все «карманы» и «камины» были так до смешного похожи! Временами Павлу приходилось напрягать память, чтобы вспомнить — видел он уже именно этот участок стены? Именно вот этот выпирающий фрагмент потолка зала? Большая часть не пройденной части пещеры была точно такой же, как пройденная, и оставляла то же ощущение мрачной и тоскливой жути.

Выставляя вешки, унося в пещеру уже несколько километров веревок, они шли все дальше, залезая в глубины, о которых хотелось сказать: не ступала нога человека. Они и сказали бы, да только им дважды встречались трупы людей в черном, в самых глухих углах пещеры. Они и раньше встречали такие, и не очень удивлялись, только невольно думали — сколько же всего их было, таких заключенных, в пещере? И откуда взялось столько в почти ненаселенных краях, где каждый человечек на примете?

По рассчетам Бродова, они ушли уже за семь или восемь километров от входа, и над ними было не менее двухсот метров скалы, когда появилось то, чего никогда не встречалось раньше. Это новое появилось в одном изогнутом, уходящем круто вниз коридоре — натеки пещерной глины. Как видно, они достигли мест, где подолгу стояла вода. На глине скользили ноги, упав на колено, прикоснувшись к полу рукой, приходилось долго очищаться.

Одно хорошо — на этой глине отпечатывалось множество следов. Удивительно, сколько людей ходили тут, в недрах земли. Стекляшкин до боли всматривался в расплывчатые отпечатки: обувь с налипшей глиной мгновенно теряла форму, даже если здесь прошла Ирина, найти ее следы Владимир Павлович не смог бы.

Коридор постоянно ветвился; Бродов выбирал всякий раз тот, по которому прошло больше людей, и у него мелькнула мысль, что все это очень похоже на какую-то подземную тропинку. Вопрос, куда ведет тропинка?

Потом появился ручеек. Маленький, сантиметров тридцать шириной, глубиной в ладонь, он деловито журчал вдоль стены и был слышен чуть ли не за километр в жутком пещерном безмолвии. Приятно было видеть тут, в подземелье, в царстве вечно неподвижного воздуха, эту бегущую, уютно журчащую воду, чувствовать лицом влагу вблизи. Плохо было то, что Ирина и Павел теперь могут не услышать их крика, а они не услышат крика детей и уж тем более — шагов, звуков движения. Каждый из них подумал еще, что из-за шума воды они не заметят, и если кто-то захочет подойти к ним… Но каждый только подумал про себя и не стал делиться своими мыслями с товарищем.

А тропинка все вилась по коридорам, и все большим числом людских присутствий был отмечен этот странный путь. И не только следов: трупов тоже здесь было изрядно. Шесть покойников, лежащих навзничь на глине, насчитал Павел. В одном месте двое сидели, привалясь к стенке. Рука одного трупа замерла на плече другого. Трупы ухмылялись, словно друзья вели приятный разговор, да так и умерли, не завершив.

А тропинка все так и вилась, вплоть до высокого треугольного входа высотой в два человеческих роста. Ручеек весело выбегал прямо из этих ворот. Ворота вели в большой зал, не меньше тридцати метров диаметром, потолок еле-еле заметен; ручеек журчал под стенками зала, словно совершал круг почета. Но все эти детали Стекляшкин с Бродовым заметили только потом. Потому что не успев сделать шаг в зал, Павел схватился за глаза рукой, опустил лицо: парню показалось, что его ударили по глазам — такой поток света вдруг хлынул.

— Осторожно!

Но Стекляшкин уже остановился, уже не стал смотреть туда же, где у противоположной стены сиял невероятным светом…

— Шар! — дико выкрикнул Стекляшкин. — Павел, видите?! Шар!

Он многое еще хотел сказать — убийственного, хлесткого, жестокого — про дураков, которые не верили, про убогих, бескрылых людишек, лишенных всякого воображения. Но горло Стекляшкину перехватило, говорить толком он почти не мог, а кроме того, никак не мог найти слова. И только повторил еще раз, тыкая пальцем, с невероятной для его лет экспрессией:

— Ну?! Видите?! Вот… Вот…