Палач - Марина Эльденберт

Демьян шагнул к ней, бросил взгляд на Ванессу. К счастью, она мыслило здраво, и медленно отодвинулась от дивана, готовая выбежать из квартиры. Уже легче.

В последнее время ему казалось, что в сутках не меньше семидесяти часов. Семьдесят часов непрерывного, непрекращающегося Ада за то, что он прожил вместо отведенных ему двадцати двух лет более пятисот. Некстати вспомнился и нательный крест, который он снял после изменения, и остекленевшие глаза дворового мальчишки, на которого Демьян набросился после первого пробуждения, православный колокольный звон, который музыкой отзывался в мятущейся душе.

— Я тоже много чего натворил, Анжела. Но это нам никогда не мешало, не так ли?

На её губах появилась слабая улыбка. Всего на мгновение вернулась прежняя Анжела, голубые глаза засияли нежностью.

— Ты не оставишь меня? — с надеждой спросила она.

Ванесса рывком поднялась и бросилась к выходу, и Демьян быстро шагнул вперед, отвлекая на себя.

— Не оставлю. Я никогда тебя не оставлю.

Демьян не лгал. Он будет рядом до последнего удара её сердца.

Анжела дрожащими руками протянула стилет, но тут же замерла, глядя ему за спину. Изумление на её лице сменилось яростью, она отпрянула назад.

Демьян бросил взгляд через плечо и увидел Михаила.

«Просил же его оставаться за дверью!»

— Предатель! — выкрикнула Анжела, стилетом указывая на Стрельникова. — Ты во всем виноват! Нужно было сдать и тебя Ордену!

Ненависть так и сочилась из неё.

— Ты сказал, что приехал один! Демьян, ты солгал!

Пора было заканчивать спектакль, он и так слишком затянулся. Демьян шагнул к ней, резко перехватил запястье. Мысленно он уже видел, как выворачивает его и как стилет с глухим стуком падает к ногам.

Вместо этого накатила слабость. Кисть дернуло и обожгло, рука дрогнула и пальцы разжались. Грудь пронзила острая боль. За рваным рывком Демьян пошатнулся, встретил растерянный, полный ужаса взгляд Анжелы, услышал её восходящий по крещендо крик:

— Боже мой, Демьян!

Она по-прежнему сжимала в руках стилет, только теперь на нем была его кровь. Движение за спиной, тень, мелькнувшая рядом. Стены стремительно скользнули ввысь; мир — бесконечно большой и в то же время слишком тесный, перевернулся и сжался до размеров комнаты. Демьян смотрел на расплывающийся перед глазами потолок с россыпями светильников, на люстру, и думал о том, что света непомерно много. Он резал глаза, но не согревал.

Михаил склонился над ним и звонил по телефону. Его голос перекрыли крики Анжелы. Слов Демьян не разбирал, они сливались в единый шум, непонятную бессмыслицу, как если бы родной русский внезапно стал чуждым и незнакомым. Когда-то ему казалось, что у Анжелы самый замечательный голос на свете — звонкий и прохладный, как студеный ручей. Нынче её визг напоминал скрежет ржавой пилы по металлу — отвратительный, бесконечно громкий. Михаил сжимал его руку, но Демьян почти не чувствовал пальцев.

Он попытался дотянуться, рвануть ворот рубашки в бессильной попытке вдохнуть, но руки не подчинялись. По телу шёл холод, и он вспомнил Полину. Чуткую, светлую и бесконечно любимую, не совершенную, но живую. Ту единственную, что согревала по-настоящему.

Он совершил большую ошибку, отказавшись быть рядом с ней: из-за призрачного идеала выдержки, спасовал перед звериной сущностью ради безупречной репутации. Все достижения и победы нынче ничего не значили, только Полина.

Демьян слышал, как Михаил звал его по имени, но не отозвался. Будто лёд на реке, холод сковал голос. Но только в этом мире — потому что там, за чертой, он видел едва различимое мерцание свободы. Безграничной и светлой, представить которую не способен никто.

Москва, Россия, май 2014 г.

В комнате без окон время течет по-особому. Ничего не объясняя, его перевезли в другую тюрьму, в относительно человеческие условия. На новом месте у зверя была своя клетка — с раздолбанной душевой, грязным санузлом, обогревателем, раскладушкой и старым покрывалом. Здесь Джеймс мог свободно перемещаться, а не сидеть скованным, но каждое движение отзывалось болью.

Навскидку угадывались сломанные ребра и отбитые почки — в последний раз допрос прошёл с особым пристрастием. Когда он взглянул на свое отражение в заляпанное и потертое зеркало, распухшее лицо напоминало маску для Хэллоуина. Под коркой засохшей крови синяки, ссадины, сильно рассечена скула, один глаз полностью заплыл.

Ему приносили еду, но первые попытки поесть после голодного пайка закончились неудачно. Постоянно хотелось пить, и если бы не обезболивающие и антибиотики, которые ему кололи, пришлось бы совсем плохо. Продирающий до костей холод полуподвала, свет в который проникал через крохотное окно с мутным, как гнилая вода, стеклом, Джеймс помнил отчетливо. Руки, стянутые за спиной, чувствуешь с трудом, яркий запах крови. Он знал, что когда всё начнется по новой, боль в вывернутых суставах и натянутых мышцах будет одуряюще яркой, поэтому наслаждался временной передышкой.

Во время допросов Джеймс продержался на мыслях об Оксане. Нелёгкая принесла в Москву Рэйвена. Надо было пристрелить его на том складе в Солт-Лейк-Сити. Из-за него он не успел добраться до Осиповой. Не сумел защитить Оксану.

Осипов не послушал его, но оно и понятно: не осталось ни одного свидетельства против Анжелы. Все доказательства Джеймс уничтожил сразу после того, как переслал информацию Корделии. Не хотелось, чтобы до его наработок через Орден добрался тот, кто дергал их всех за ниточки.

Он не знал, почему его оставили в покое и кого благодарить за щедрость в виде лекарств, еды и лежанки. Что это? Выжидательная тактика, за которой к нему придут с очередными вопросами? Сотрудничество с Осиповым не задалось с самого начала. Для него был только один выход — последний. Страха мысль о смерти не вызывала, разве что досаду и злость на себя — за то, что не помог Оксане.

Услышав лязг замка, он даже не пошевелился. Когда дверь открылась, Джеймс с закрытыми глазами полусидел на раскладушке, привалившись к стене. С ним не разговаривали, просто ставили поднос на пол и уходили, но сейчас визитёр не торопился. Мысль о продолжении пытки заставила внутренне содрогнуться. Тем не менее, Джеймс неловко выпрямился, поднял голову и встретился взглядом с Оксаной.

Она смотрела на него и, едва не плача, кусала губы. Джеймс резко поднялся, задохнулся от боли, но все-таки шагнул навстречу, а Оксана всхлипнула и бросилась к нему. Замерла, перед тем как обнять — осторожно и легко, словно он был бесценной древней реликвией. Царапнула мысль, что Оксана подставилась, когда пришла к нему, а он только что довел дело до конца. Оглушило осознанием нежности и тревоги, но Джеймс прижал Оксану к себе, и сразу стало легче. Будто гора с плеч свалилась. С ней все хорошо.

Она судорожно всхлипывала, плечи вздрагивали, и его рубашка быстро намокла от слез. Они замерли в объятиях друг друга, и время будто остановилось. Он боялся запустить часы реальности, потому что настоящее никто не отменял. Вряд ли Осипов подпустил её к нему от доброты душевной. Если Демьяну придет в голову использовать Оксану, для давления на него, он ничего не сможет сделать, чтобы её защитить.