Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

На следующий день я заверил Вагаса, что постараюсь добыть нужную ему информацию, и занялся обычными делами.

Благодаря стараниям Умберто работа постепенно приобретала разумные формы. Беллинетти — к моему облегчению — все меньше времени проводил за письменным столом и все больше в кафе. Ко мне он относился с преувеличенной сердечностью — очевидно, пришел к выводу, что новая метла устала мести и пыль снова осядет в тех же углах. Я решил его не разочаровывать. Все шло гладко. В одной из своих еженедельных записок Фитч в шутливом тоне отметил растущую эффективность работы миланского отделения. Я почти пожалел о своем решении уволиться по завершении месяца.

На той неделе я написал Клэр и получил от нее ответ. Также я отправил письмо Холлету, попросив сообщить, если он услышит о вакантной должности в Англии, которая могла бы мне подойти. Помня о вскрытых конвертах, я предложил ему направить ответ на адрес Клэр.

Я нанес еженедельный церемониальный визит в консульство, чтобы узнать, нет ли новостей о моем паспорте, и в полицейский участок, чтобы поставить печать в виде на жительство. Чиновники в консульстве были, как всегда, милы и исполнены сочувствия. Полицейский у дверей управления приветствовал меня по имени. Мы обменялись мнениями о погоде. Вечера я проводил в кино или с Залесхоффом и Тамарой. В теплую погоду — то есть почти каждый день — мы гуляли в новом парке. В субботу мы с Залесхоффом смотрели довольно ожесточенный футбольный матч между командами Милана и Вероны. Гости выиграли, и судья серьезно пострадал от толпы. Через три дня я поехал в Рим.

Приглашение из Рима пришло в четверг после полудня. У одного из клиентов на заводе в пригороде Рима случился пожар. Огонь перекинулся со склада в цех с нашими S2, пять станков получили повреждения. Они были задействованы для выполнения государственного контракта, срыв которого не покрывался страховкой. От меня требовались немедленные рекомендации, скорейшая поставка необходимых запасных частей из Англии, а также вывод о возможности повысить производительность непострадавших станков и оценка нанесенного ущерба.

Беллинетти, как всегда, отсутствовал. Я сказал Умберто, куда еду, и вернулся в «Париж». Там уложил в чемодан все необходимое для ночевки в римском отеле, поужинал и сел на поезд до Рима.

Следующий день мне пришлось провести на развалинах сгоревшего цеха. Ущерб оказался большим, чем я ожидал, и несчастные клиенты, подписавшие контракт, который предусматривал штрафные санкции, совсем потеряли голову. В конечном итоге я составил длинную телеграмму Фитчу и получил от него ответ, подтверждающий отправку запасных частей. Директор завода расцеловал меня в обе щеки. Тем не менее закончил я очень поздно и так устал, что решил переночевать в Риме и вернуться в Милан на следующий день.

Поезд прибыл на центральный вокзал Милана около половины седьмого. Почти всю дорогу вагон был переполнен, теперь он начал пустеть. В проходе толпились пассажиры с багажом. Я стоял рядом со своим купе, нетерпеливо ожидая, пока освободится проход, — и вдруг увидел Залесхоффа.

Платформа была заполнена встречающими. Залесхофф стоял с краю, с беспокойством вглядываясь в выходящих пассажиров. Я наклонился к окну и помахал рукой. Наконец он меня заметил.

Залесхофф не стал махать мне в ответ. Он быстрым взглядом окинул платформу и стал пробиваться сквозь толпу к окну, у которого я стоял. Я хотел спросить, кого он встречает, но тут Залесхофф поднял голову. Выражение его лица меня встревожило.

— Что случилось?

— Возвращайтесь в свое купе и оставайтесь там.

В его голосе слышалась необычная настойчивость. Потом он отвел глаза и снова посмотрел на платформу.

— Что…

— Делайте, как вам говорят.

— Но поезд идет в Венецию.

— Не имеет значения. Возвращайтесь в купе и не высовывайтесь. Откройте чемодан и сделайте вид, что рассматриваете его содержимое. Через минуту я сяду в поезд. Когда тронемся, приду к вам.

Он не повышал голоса, однако говорил так убежденно, что я подчинился: в полной растерянности вернулся в купе и раскрыл чемодан. Краем глаза я все же заметил Залесхоффа, который через минуту появился в вагоне и прижался спиной к стеклянной двери купе. Он не шелохнулся до тех пор, пока поезд не тронулся. Затем достал платок и вытер лоб. Когда мы отъехали от вокзала, Залесхофф вошел в купе, закрыл за собой дверь и опустил шторки на окне.

Потом с улыбкой повернулся ко мне.

— Сегодня я встречал все поезда из Рима. Думаю, на меня обратили внимание.

— Что происходит, черт возьми? — спросил я.

— Садитесь, и я вам все расскажу.

— Что случилось?

Он достал сигареты и сел напротив меня.

— Стало горячо.

— То есть? — Я волновался и начал раздражаться.

— Вагас бежал в Белград — самолетом. Он едва унес ноги, потому что в семь часов был арестован ваш друг, коммендаторе Бернабо. Его ждали у дома, когда он возвращался со службы. Выдан ордер на ваш арест. Вчера вечером около восьми часов они вломились в ваш офис. Разумеется, ОВРА, а не обычная полиция. Перерыли буквально все. Думаю, Беллинетти был доволен. Единственная неприятность — они не знают, где вы, и следят за всеми тремя вокзалами. При выходе вас бы арестовали.

— Но из-за чего?

— Официальное обвинение — подкуп государственных чиновников. Разумеется, речь идет о Бернабо. Истинная же причина в том, что они узнали о ваших донесениях Вагасу.

Я с трудом сглотнул. Мне вдруг стало очень страшно.

— Кто?.. — пробормотал я.

— Все испортил один человек, о котором мы не подумали, — ваша подружка, мадам Вагас.

Поезд набирал скорость. Залесхофф продолжал свой рассказ. Я ошеломленно слушал не перебивая.

— Мне это видится так. У мадам Вагас зуб на своего горячо любимого мужа. Доказательством тому может служить записка, которую она сунула вам в карман в тот вечер, когда вы были в опере. Помните? «Он убил Фернинга». Совершенно очевидно, мадам Вагас многое известно. Полагаю, даже больше, чем самому Вагасу. Есть только один способ, с помощью которого она могла выяснить, что Фернинга сбили умышленно. Думаю, люди из ОВРА, зная о том, что жена ненавидит генерала, убедили ее следить за ним. Мадам Вагас согласилась, но с оговорками. Она не сказала им, что на самом деле Вагас немецкий агент. Вероятно, женщина немного не в своем уме. О ее душевном состоянии вы сами можете судить по той записке. Ей было известно, что сам Вагас не убивал Фернинга. Однако она считала, что ответственность все равно несет он — по крайней мере моральную. Ненависть превратила моральную ответственность в непосредственную.

В моей памяти всплыли барочные портьеры в доме на Корсо ди Порта-Нуова, непристойные картины на стенах и бледный, изящный Риккардо в кроваво-красных шелковых штанах до колен, плавно скользящий по холлу. Пропитанный запахом ладана воздух. Я вспомнил внезапную вспышку ярости между мужем и женой. «Разговоры о смерти ее огорчают». На секунду мне показалось, что я понимаю мадам Вагас, читаю ее мысли и нахожу ее абсолютно разумной; потом это ощущение прошло. Я посмотрел на Залесхоффа.