Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи

Проснулась я опустошенной. Что за фантазии! Сомневаюсь, что его когда-нибудь снова будут приветствовать.

Франция опустилась ниже некуда. И колонии, и престиж утрачены – похоже, навсегда. Финансы разорены, много десятилетий понадобится, чтобы расплатиться с долгами, накопившимися в ходе дорогостоящих баталий.

У меня такое чувство, будто бы в этой войне по-своему отразились те бесконечные битвы, которые я веду при дворе. Ведь я только и делала, что сражалась снова и снова. Со стороны могут сказать, что я победила в этой борьбе, да только что я выиграла на самом деле?

– Поздоровайся с Лавандой!

Я глажу мягкую белую шерстку, восхищаюсь маленьким серым ошейником, унизанным жемчужинами.

– Она восхитительна, и цепочка такая красивая.

– Ты заметила, что цепочка сделана в пару моему браслету?

Мири вытягивает пухлую руку, белую, как сливки, отгибает кружева и показывает браслет на запястье, тоже украшенный жемчугом. Крольчиху она опускает на пол, и та скачет к Николь в надежде, что ей перепадет пучок сельдерея или симпатичная морковка. Мири же, облокотившись о камин, разглядывает моих рыбок.

– Сюда, случайно, не добавилась буква «Р»? – спрашивает она с проказливой усмешкой, намекая на мадемуазель де Роман.

Я отрицательно качаю головой, смущенная, как и всегда, когда Мири заговаривает о моем маленьком секрете. Очень мало кто знает этот секрет, но Мири очень наблюдательна и сообразительна, она быстро разобралась, что к чему.

– Пока нет, хотя гранат для нее уже готов. Ждать недолго: говорят, она потребовала еще две кареты, а ты ведь знаешь, что король терпеть не может, когда от него что-нибудь требуют.

Мы устроились у огня, я передаю Мири бокал вина. Обожаю такие вечера с ней вдвоем. Король уехал в Рамбуйе на охоту, там и заночует. Я отказалась от приглашения, потому что кашляю уже целую неделю, а все тело пронизывает какая-то странная дрожь. Вино меня согревает и успокаивает, я жадно делаю большой глоток и окунаюсь в волны покоя и расслабленности. Черт бы побрал Кенэ! Я отдыхаю и отдыхаю, как он советует, а все равно болит то здесь, то там.

Мири сбрасывает туфельки и сворачивается на диване калачиком. Мне уютно в теплом зимнем платье, а отороченный кроличьим мехом воротник приятно щекочет шею. «Может, это была кузина Лаванды?» – думаю я с усмешкой.

В такие вечера, говорит Мири, мы похожи на двух вдовушек. Так оно и есть. Нам здесь уютно, мы свободны от условностей и от требований мужчин, мы наслаждаемся беседой друг с дружкой, а когда подействует вино, наверное, даже немного посплетничаем. Но сегодня я грустна и задумчива. Холодный дождь, который стучит за окнами, навевает мысли о приближении зимы.

– На прошлой неделе я снова ходила к ней. – Мири понимает, что я говорю о старухе-цыганке из моего прошлого. Она все еще живет в Париже, имеет теперь ежегодный пенсион от короны. Цыганка затеяла все это и вознаграждена сторицей.

– И что хорошего ждет нас в 1764 году? – небрежно спрашивает Мири, отказываясь погружаться в темные пучины вместе со мной.

– Я спрашивала у нее о моей смерти, – отвечаю я, покачивая головой и глядя на огонь, избегая смотреть в глаза подруге и самой правде.

– Да ну, Жанна, брось, – сердито говорит Мири. – Ты еще слишком, слишком молода, чтобы задумываться обо всех этих ужасах. Тебе чуть больше сорока!

Я оставляю эту реплику без ответа и все смотрю на огонь. Оранжевые огоньки гипнотизируют, вызывают странное впечатление, будто что-то – или кто-то – есть там, в камине. Ветер завывает, стучится в окна, зверь требует, чтобы ему отворили.

– Она сказала, что мне выпадет хорошая смерть и будет время к ней подготовиться. Разве это не то, что каждый из нас хотел бы услышать?

– Ну, я знаю, что она была права, но в чем-то она ведь и ошибалась. Кофейная гуща чем-то похожа на облака – в ней можно увидеть то, что хочешь видеть. Помнишь, что она предсказывала о несчастье, которое постигнет Гонто? В любом случае умрешь ты еще не скоро. М-м-м, вкусно, – отмечает Мири, пробуя пирог со смородиной – Николь подала нам их целый поднос. – И дай пирожок Лаванде, она обожает сладкое.

Я утопаю в одеялах и подушках, и вино унесло все мои печали. «Покой – это я, – думается мне. – Я и есть покой». Сегодня я виделась с ним. Он пришел ко мне, и мы немного поговорили о его новой статуе, которую установят в Париже в честь заключения мира.

Он по-прежнему любит меня. Он нуждается во мне.

– Принеси еще бутылочку вина, – говорю я Николь и уточняю у Мири: – Мерло, может быть?

– Значит, не так уж ты сильно больна, если можешь столько выпить, – отвечает на это Мири, облизывая пальцы. – Боже, как я обожаю смородину!

– Вот уж на печень я никогда не жаловалась. – Да, только на сердце, на легкие – кажется, и на все остальное.

– Завтра предстоит ранняя месса в присутствии королевы, – напоминает Мири, когда Николь откупоривает бутылку и наполняет наши бокалы. – Святой Меласипп не станет ждать ни мужчин, ни женщин.

– А ты знаешь, что Кенэ сочинил специальную молитву этому святому и преподнес на прошлой неделе Ее Величеству?

– Да, слышала. Тебе не кажется, что это очень любезно с его стороны – так близко к сердцу принимать интересы королевы?

– Я ему завидую, – вырывается у меня. – Это человек, который завоевал уважение королевы.

– Вот эта черта мне всегда казалась в тебе странной, Жанна, – признается Мири. – Ты так стремишься получить одобрение королевы!

– Я ею восхищаюсь, – говорю я без всяких уверток. – И всегда восхищалась. Я-то хорошо представляю себе все ее страдания.

– Всем женщинам приходится страдать, – беззаботно говорит Мири. – Зачем только женщины выходят замуж? Не выходи – тогда и страданий никаких не будет.

– Так герцог де Лианкур не сделал тебе предложения? – Супруг Мири умер два года назад, и теперь у нее есть небольшая группа воздыхателей.

– Может, и сделал, только я предпочитаю не слышать, когда он заговаривает о женитьбе. Я теперь не все слышу – возраст, что поделаешь!

Мы обе хихикаем, но я быстро становлюсь снова серьезной: из головы у меня не идет королева.

– Он причинил ей немало горя, больше, чем было необходимо. Иногда он может быть очень холодным и жестоким.

Мири молчит. Когда речь заходит о короле, она предпочитает держать свое мнение при себе.

– Ну же, – нетерпеливо требую я, – ты ведь знаешь, что это так. Он вовсе не бог.

– Мне казалось, для тебя он был богом.

– Был… когда мы были моложе. Ах, я согрешила бы против истины, если бы сказала, что он для меня был центром вселенной. Он просто был для меня всей вселенной. Было время, когда мне не требовалось ничего, кроме восхищения с его стороны.

Мы сидим некоторое время молча, я смотрю на свои руки, и перед глазами вспыхивают картинки из прошлого. Его глаза, когда мы впервые встретились в Сенарском лесу. Его рука, обвившаяся вокруг моей талии, когда мы в карете ехали к моей матушке, на нашу первую ночь. Радость, которую я испытывала, кружась перед ним на сцене в зеленом с серебром платье, с морскими ракушками в прическе.