Утопия-авеню - Дэвид Митчелл

Дин прекрасно понимает, что две недели назад не надо было психовать, увидев, как Маркус Дейли из «Броненосца „Водолей“» обхаживает Эми в клубе «100» на Оксфорд-стрит. И не надо было заявлять, мол, пора уходить, потому что Эми ответила: «Уходи, если хочешь, я остаюсь» – и ему пришлось уйти, потому что если бы он остался, то выглядел бы дураком. А когда Эми наконец вернулась из клуба – в свою собственную квартиру! – не надо было орать: «Ага, явилась не запылилась! А который сейчас час?» – будто суровый отец, а не любящий бойфренд. И не надо было допрашивать ее, как инспектор Мосс из Скотленд-Ярда. Не надо было называть ее «пиявкой с пишмашинкой». И не надо было называть ее «параноидальной дурой», когда она сказала, что ей прекрасно известно о девице из Амстердама. «Откуда она узнала?» Не надо было швырять мраморную пепельницу в застекленный шкаф, как Гарри Моффат после трехдневного запоя. Надо было найти в себе мужество извиниться на следующий день, а не отсиживаться на Четвинд-Мьюз, потому что вышло только хуже. Эми притащила коробку с его вещами в «Лунный кит», и на следующий день, когда Левон вызвал всех к себе, Бетани посмотрела на Дина, а в ее глазах явственно читалось: «Трус». Дин с этим не спорил. Нехорошо вот так расставаться.

Он просыпается в отеле «Сральник». Все тело чешется. Дин разглядывает грудь и бока. Он весь изъеден клопами. Некоторые места кровоточат, – видно, он расчесал их во сне. «Эх, сигаретку бы сейчас!» Он встает, подходит к толчку помочиться. Моча пахнет куриным супом. Дину хочется пить. И есть. За последние сутки он съел… ровным счетом ничего. Он молотит в дверь. Кулакам больно.

– Эй!

Никого.

– Эй, кто-нибудь!

Никого. «Не сдавайся».

Он выстукивает на двери басовую партию из «Оставьте упованья».

Звучат шаги. Глазок открывается. Дин вспоминает клуб «Scotch of St. James».

– Stai morendo?[132]

«И что это значит?»

– Aсqua, per favore[133], – говорит Дин.

В ответ звучит злобная отповедь по-итальянски. Глазок закрывается.

Ползет время. Заслонка внизу открывается. Завтрак почти такой же, как ужин. Хлеб черствее. Вместо воды – кофе в алюминиевой кружке, но пена на поверхности похожа на смачный харчок. Дин думает, как бы его оттуда выловить и выпить кофе, но представляет, какое удовольствие это доставит Ферлингетти, и не прикасается к кружке. А вот обыватели, средний класс, всякие там Клайвы и Миранды Холлоуэй, всю жизнь считают, что каждый полицейский – примерный страж закона. В памяти Дина невольно всплывает услышанный недавно лозунг:

Копов нахер!

Копов нахер!

Копов нахер!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дина разбудил дверной звонок в квартире на Четвинд-Мьюз. Голова раскалывалась. За день до этого группа играла на каком-то фестивале в чистом поле, неподалеку от Милтон-Кинс. Эльф уехала в Бирмингем, навестить Имоджен, Лоуренса и новорожденного племянника, Марка. Дин, Грифф и Джаспер вернулись на Зверюге в Лондон, закинулись колесами и пошли в клуб «Ad Lib». Джаспер с девушкой из олимпийской конноспортивной команды уехали к ней в Далич, Грифф ушел с коммивояжершей из «Эйвон», а Дин попытался обаять полукиприотку с насмешливыми глазами, но тут явился Род Стюарт и умыкнул ее у Дина из-под носа. К двум часам ночи от моря телок в клубе осталась жалкая лужица. Дин пошел домой пешком, уныло размышляя, что «свингующие шестидесятые» совсем не такие, как их описывают газеты. Если уж даже музыкант, которого показывали в телике не один раз, а целых два…

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

– Эй, Дин! Открывай! Я ботинки вижу!

Кенни Йервуд. Совесть заставила Дина подойти к двери. Его бывший закадычный друг жил теперь в Хаммерсмите, в коммуне, с девушкой по имени Флосс, которая обожала чечевицу и гадание на картах Таро. Дин был в гостях у своего однокашника по художественному училищу, участника распавшейся группы «Могильщики», ровно один раз. Кенни сыграл ему пару посредственных песенок собственного сочинения, предложил Дину их доработать, записать с «Утопия-авеню» и авторами указать Йервуда и Мосса. Дин посмеялся над шуткой, а потом понял, что Кенни говорил серьезно. С тех пор они больше не встречались. Кенни несколько раз звонил, но Дин для себя решил, что ему некогда перезванивать. Потом Грифф попал в аварию, и Кенни вообще вылетел у Дина из головы.

– Открывай, – заорал Кенни в щель почтового ящика, – не то я сейчас как дуну, так весь ваш дом и разлетится!

Дин распахнул двери и изумленно уставился на Кенни. Вместо бывшего грейвзендовского мода на пороге стоял хиппи из западного Лондона: кафтан, пончо, длинные волосы перехвачены повязкой.

– Сколько ни бегай, от меня не скроешься.

– Доброе утро, Кенни. Флосс, как дела?

– Утро давно прошло, – сказал Кенни.

– И скоро начнется демка, – сказала Флосс.

– Что-что? Какая демка?

– Самая крупная демонстрация десятилетия, – ответила Флосс. – Митинг протеста. Против американского геноцида во Вьетнаме. Собираемся на Трафальгарской площади и маршем идем к посольству США. Пойдешь?

Дин считал, что если правительство Соединенных Штатов, горя желанием превратить несчастную азиатскую страну в ад, отправляет на смерть десятки тысяч американских парней, то никакие марши по Оксфорд-стрит американцев не остановят. Не успел он об этом сказать, как по ступеням на крыльцо взошла девушка с пачкой «Мальборо».

– Привет, Дин. Меня зовут Лара. Пойдем, по дороге поговорим. А то пропустим Ванессу Редгрейв.

Лара выглядела яркой наклейкой на фоне серого мартовского полдня. На ней была распахнутая черная парка, джинсы и сапоги. Черные волосы перемежались алыми прядями. Она выглядела готовой ко всему. В Дине взыграла нерастраченная страсть.

– Сейчас, только куртку возьму.

Речи эхом отражались от здания Национальной галереи. «Американская военная машина не остановится, пока не уничтожит всех мужчин, женщин, детей, деревья, быков, собак и кошек…» На Трафальгарской площади толпились хиппи, студенты, профсоюзные активисты, участники Кампании за ядерное разоружение, троцкисты и многочисленные сторонники чего ни попадя. «Именно бессмысленная, самоубийственная война во Вьетнаме стала причиной экономического кризиса, грозящего Великобритании и США…» Сотни людей стояли на тротуарах, глядя, как полиция перекрывает Уайтхолл и Пэлл-Мэлл, ведущие к Даунинг-стрит и Букингемскому дворцу. «Мы приехали из Западной Германии, чтобы построить новое общество, лучшее будущее, чтобы отправить на свалку истории империализм, войну и капитализм…» От толпы исходил глухой гул. Кенни сказал, что на площади собралось тысяч десять, Флосс утверждала, что двадцать, а Лара настаивала, что все тридцать. Какова бы ни была точная цифра, от толпы исходила энергия, как от магистральной электросети. Дин почувствовал, как его нервная система подсоединяется к ней. У подножья колонны Нельсона реяли вьетконговские флаги. Люди передавали друг другу плакаты: «МЫ НЕ ПОЙДЕМ ВОЕВАТЬ!», «ВЬЕТКОНГ ПОБЕДИТ!», «МЫ – ТЕ, ПРОТИВ КОГО НАС ПРЕДОСТЕРЕГАЛИ РОДИТЕЛИ». Дин сомневался, что все это предотвратит бомбежку вьетнамских деревень стратегическими бомбардировщиками «Би-52».