Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

когда она нас довела до вызова комиссии, она позволяет себе сидеть на лестницах с ухажерами. Ее, смею добавить, ничем уже, видно, не прошибешь, так мы должны хоть о самих себе, простите за эгоизм, подумать, самих себя обезопасить. Нам нужно хотя бы знать, еще раз прошу извинить меня, начала она уже или только на подходе.

— Это-это-это… ты гово… ты гово… — заскочило у отца.

— Что я говорила, Миша? — разгадала мать.

— Это-это-это… паль… пальто.

— Пальто проверить, — досказала бабушка, — не помешает.

Она шагнула к вешалке, сорвала с нее мое пальто и бросила на диван. Мать предусмотрительно отодвинула стол, и они втроем склонились над моим пустым, беспомощно раскинутым пальтишком. Я не понимала еще, что в нем можно проверять, и опасалась лишь за красный поясок, заблаговременно снятый, свернутый и сунутый в карман во дворе, но само беззащитное положение пальто на диване остро возмутило меня. Я попыталась пробиться к дивану силой, растолкать их, отнять одежку, но на этот раз они все оказались начеку и не подпустили меня. Они словно мстили за вчерашнее, когда вместо пальто на диване валялась я сама, но отбилась ногами. Пальто было подробно осмотрено, и на спинке его обнаружилось предательское светлое пятно свежей известки: стену парадной, к которой прислонял меня Юрка при первых сегодняшних поцелуях, недавно белили.

— Ясно дело, — заключила бабушка, — об стенки в парадной ее обтирали. И добро бы кто приличный, в шляпе-в галстуке-в очках, — выговорила она одним духом, — а то ты же, Надя, говоришь, гопник какой-то.

— Это-это-это… пере… пере… вернуть. Подала… подала…

— Верно, зятек, и подкладку посмотрим. Хорошо, вспомнили, — видать, у самого в молодости хахальниц на том ловили. Бывает, остается.

Что уж они думали найти на подкладке, я решительно не поняла, но сделала еще попытку отбить пальто, снова безрезультатную, — наскок встретили дружно выставленными назад локтями. Тогда я отошла, села на стул и безучастно глядела, как пальто перевернули вверх подкладкой, как она заблестела под светом, выношенная, зелено-оранжевая, довоенно-попугайская. Они ничего на ней не нашли и стали ворочать пальто туда-сюда, дергать, прощупывать, чуть ли не колошматить бессмысленно кулаками по рукавам и полам. В бабушкиной руке откуда ни возьмись появилась щетка, и она попутно счистила ею позорное пятно известки.

— А тут что-то есть, — сказала она, задев щеткой карман, и вытащила оттуда поясок и груду мелочи. — Откуда у нее ремень? И мелочи полно. Считай, Надежда.

Мать принялась считать мелочь на клеенке, разбирая ее кучками по достоинству, с тихим шелестом двигая монеты.

— Рубль девяносто, — объявила она.

— Ну, это она накопила от завтраков, я последнее время только на завтраки ей и даю, — поспешила заявить бабушка, как всегда боясь обвинений в попустительстве. — Да ведь на ремень все равно буфетных денег не хватило бы, он рублей этак в пять. Подарили ей, стало быть, ремешок, продаваться начала. Да за дешевку какую! Ну, дожила я, зажилась, подохнуть бы, и чего мой-то жених единственный, Иван Лопатин, меня к себе выписать не торопится?..

— Да, скорей всего, она начала уже, — сказала мать. — А возможно, еще только на подходе.

Вопрос, очевидно, остался для них невыясненным, но мстительная казнь пальто прекратилась. Бабушка повесила его на место.

— Слушайте, Миша, Надя, — предложила она вдруг, — а что, если мы ее попросту из дому больше не выпустим, раз такое дело? На что нам всякий вечер ее дожидаться, переживать-то из-за шлёндры? Запрем сейчас пальто, шапку, ботинки, чтоб и носу к гопникам своим не казала!

Я замерла. Бабушка, не подозревая о том, спасала меня: если пальто запрут, у меня будет оправданный повод не идти завтра в школу на отчет комиссии, а к пяти я как-нибудь выцарапаю одежду из-под замка. Но мать, по обыкновению, тонко и точно разгадала мои мысли. Рикошетом бабушке досталось то самое обвинение, которого она и боялась:

— И ОПЯТЬ-ТАКИ, МАМА, НЕ МОГУ НЕ ЗАМЕТИТЬ, — МЕДЛЕННО ПРОИЗНЕСЛА МАТЬ, — ЧТО ВЫ СТРОГИ К НЕЙ ТОЛЬКО НА СЛОВАХ, А НА ДЕЛЕ ПОСТОЯННО ПОПУСТИТЕЛЬСТВУЕТЕ. ЗАПИРАТЬ НИЧЕГО НЕ БУДЕМ. — И ОНА ВЫСОКОПАРНО ДОБАВИЛА: — ПУСТЬ ПОЙДЕТ ЗАВТРА В ШКОЛУ И ИЗОПЬЕТ ВСЮ ЧАШУ.

Черный белый день

Пятое марта началось с передачи нового, составленного ночью бюллетеня о здоровье товарища Сталина. Ему не сделалось лучше, и если вчера меня поражало, что у него есть рука и нога, которые парализованы, что мозг его состоит из правого и левого полушарий, сегодня уже не потрясало и то, что радио ко всеобщему сведению сообщило, каковы температура его тела (38,6) и уровень кровяного давления (210/110, при пульсе 108–116 ударов в минуту). По этим прозаически-знакомым подробностям товарищ Сталин начинал казаться таким же, как мой отец, как все гипертоники и атеросклеротики. Он оставался без сознания — четвертые сутки, многовато для великого человека, надежды всей страны, — кто же сейчас неустанно думает и заботится обо всех и обо всем, если он ничего не сознает? Обнародовали даже анализ крови, отмечавший увеличение белых кровяных телец до 17000. В сравнении со вчерашним товарищ Сталин распадался на еще более мелкие части, на какие-то там эритроциты-лейкоциты.

Мать с отцом продолжали паникерствовать, да и бабушка больше не высказывала надежд на сверхпрогрессивную кремлевскую медицину, а, утешая мать, туманно и обреченно повторяла, что «природа у всех одна».

В школу до того не хотелось, что я буквально волокла себя по обледеневшим за ночь тротуарам, мимо напряженных, сгущенных, темно одетых газетных толп. Репродукторы добавили к вчерашнему «тиу-ти» еще несколько печальнейших, но и успокоительных, в рассуждении единой для всех природы, мелодий, однако господствовало по-прежнему «тиу-ти».

Первым же уроком была география. Когда мы вошли в музкаб, где она назначалась, там над роялем уже висела подробная карта Западной Европы, и Крыса Леонардовна прохаживалась возле нее, неся перед собой свой яйцеобразный животик.

Крыса тотчас уставилась на меня, именно на меня, остро вытянув вперед, параллельно животику, голову. Мне стало ясно, что меня ждет. Я побледнела, покраснела, попыталась забиться за спину Кин-ны. Конечно же, Крыса вчера видела нас с Юркой, да и сейчас замечает мой страх. Во всяком случае, она немедленно вызвала меня отвечать сельское хозяйство и промышленность Дании. Урока я не учила, о Дании знала, что Гамлет — принц Датский, а все остальное — нечто аграрное, травяное, мясо-молочное. По испытанному зубовскому методу я разъехалась о мелком фермерстве этой страны и ее легкой промышленности, обрабатывающей деревенский продукт, не забыв упомянуть о преимуществах ЕДИНСТВЕННО ПЕРЕДОВОГО укрупненного нашего хозяйства над капиталистическим и постаравшись избежать конкретных цифр и географических названий.