Цивилизация. Новая история Западного мира - Роджер Осборн

Декартовское «Рассуждение о методе», опубликованное в 1637 году, гармонировало с растущим ощущением европейцев, вдохновленных чтением классических авторов, что нет такой области человеческой жизни, которая бы не подлежала рациональному исследованию. Применение разума просто обязано оградить человека от издавна досаждавшей ему стихии случайности и непредсказуемости. В подобной интеллектуальной атмосфере распространение книгопечатания и грамотности доводило до все более широкой аудитории идеи, рожденные попытками осмысления политического наследия Греции, Рима и Средневековья. Возможность читать и обсуждать книги, в которых излагались политические события и концепции других эпох и стран, обернулась для ученых всей Европы поводом задуматься об уместности этих концепций в эпоху, отмеченную подавляющим влиянием современного государства. В XVI веке возникают первые пробные опыты политической философии: широкую известность обретают сочинения Макиавелли об искусстве управления, публика знакомится с вышедшей в 1516 году книгой Томаса Мора, в которой описывается идеальное общество под названием Утопия; к 1597 году относятся рассуждения Франсиско Суареса, испанского католического философа, о праве королей повелевать и праве народа свергнуть тирана.

В 1640–х годах попытки теоретического осмысления начал современного государства неожиданно получили мощный практический импульс, и его источником стал политический кризис в одной из главных европейских монархий. Именно английская революция создала ситуацию, в которой у политических идей появился шанс на широкое публичное обсуждение. Когда предпосылки, составлявшие фундамент современного государства, обнажились и каждый смог взглянуть на них, стало очевидно: как никогда властное и могущественное, государство только в том случае может обеспечить себе прочное существование, если позаботится найти место для новой личности—рационального, трезвомыслящего индивидуума, отстаивающего собственное достоинство. И первыми, кто вскрыл эту настоятельную нужду современности, были не философы и ученые, а солдаты и офицеры английской армии, собравшиеся в приходской церкви Патни.

Английская революция была затяжной и в конечном счете успешной попыткой английского парламента освободить страну от гнета абсолютизма и устранить подспудно зреющую угрозу католического переворота. Она уложилась в отрезок истории между началом гражданской войны в 1642 году и двумя законодательными актами: «Биллем о правах» 1689 года и Актом о престолонаследии 1701 года. Каковы бы ни были истоки этого конфликта — историки трактуют их по–разному, — центральным фактором явилось нежелание королей династии Стюартов, особенно Карла I, смириться с ролью монарха как слуги государства (см. главу 7). Действуя как абсолютные самодержцы, и Карл, и его отец Яков I, не отдавали себе отчет в том, что устойчивость их положения, как ни парадоксально, может быть обеспечена лишь добровольным согласием монарха олицетворять государство собственной персоной.

Среди поступков, которыми Карл восстановил против себя протестантское государство, были назначение прокатолических деятелей на высокие посты в государственной англиканской церкви (как, например, в случае с новым архиепископом Кентерберийским Уильямом Лодом). повышение налогов без одобрения парламента (так называемые «корабельные деньги»), попрание древних прав англичан на защиту от тюремного заключения без предъявления обвинения и суда (в печально известном случае с пятью рыцарями). Взаимные подозрения и ненависть дошли до предела, когда Карл, собравшийся финансировать свое правление за счет внедрения королевских монополий, был вынужден созвать парламент, чтобы тот одобрил монаршее решение. С этих пор в стране возникли две явно раздельных и враждующих инстанции власти. Печать, благодаря которой Библия короля Якова недавно появилась в каждом британском приходе, разносила по стране памфлеты и листки с известиями о католических зверствах над протестантами Богемии и Саксонии. Когда аналогичные устрашающие новости, описанные в столь же ярких красках, пришли из Ирландии, английское государство оказалось перед необходимостью действовать. Вместе с тем остро встал вопрос о том, кто представляет это государство. Подозревая короля в религиозном отступничестве, парламент отказался позволить ему возглавить поход против ирландских католиков. Непосредственным результатом этого решения и явилась гражданская война.

Самым удивительным аспектом гражданской войны, по крайней мере с точки зрения современного сознания, было то, что она шла под лозунгом сохранения, или возвращения, древних традиций. Если для того чтобы увидеть в афинской демократии попытку удержать свойственное традиционному обществу рассредоточение власти нужен анализ скрытых мотивов, то в случае английской революции никакого анализа не требуется — обе стороны открыто апеллировали к традиции. Роялисты полагали, что любой вызов монархии разрушает древнее представление о божественном порядке; сторонники парламента хотели восстановить старинные привилегии английского общего права, поруганного Карлом и его предшественниками.

Даже в XVII веке англичане продолжали говорить и писать о «норманнском иге». Какой бы нелепой тоской по прошлому это ни казалось, английские простолюдины знали, что огромные имения их страны Вильгельм I раздал своим соратникам после 1066 года, и верили, что до норманнского завоевания земля принадлежала народу. Неписанное право на справедливый суд и защиту от чрезмерных налогов (в действительности гораздо более древнее) они отсчитывали еще от англо-саксонских времен. Вообще, в XVII веке потенциальное противоречие между старинным обычным правом и правом короля издавать законы стало играть важнейшую роль в жизни Англии и остальной Европы. Сэр Джон Дэвис, высокопоставленный юрист времен Якова I, писал: «Это обычное право совершеннее и превосходнее всех остальных и без сравнения лучшее средство для создания и сохранения государства. Ибо писаные законы, которые рождаются либо указами правителей, либо государственными советами, вменяются по данным прежде того, как будут испытаны… Обычай же никогда не становится законом, сковывающим народ». Таким образом, апелляции короля к истории уравновешивались безусловной уверенностью его противников в первенстве английского обычного права.

Военная и экономическая власть абсолютных монархов Англии и остальной Европы была чрезвычайно слаба. Сумма налогов, которые Карл собирал в казну за год, в среднем равнялась 7 шиллингам с души, в то время как средний годовой заработок чернорабочего составлял 9 фунтов. Суд, ополчение и вспомоществование бедным (единственные точки соприкосновения между простонародьем и властью) находились в руках местных сановников, которые не получали жалованья из казны и в целом осуществляли свою деятельность без надзора со стороны государства. Тем не менее власть монарха заключалась в другом.

Все, и в первую очередь знать, верили, что без объединяющей фигуры монарха скорой судьбой королевства станут распад и хаос. Вторя Августину, тогдашние священники грозно вещали с кафедр, что человек есть варварское животное, которое, если бы не Бог и королевские законы, неудержимо погрязло бы в грехе. Античная идея «великой цепи бытия» также не умерла и привлекалась в качестве одного из оправданий королевской власти. Всеобщее убеждение заключалось в том, что в иерерхии существ человек находится ниже Бога и Его ангелов, но выше зверей, а среди людей ближе к божественному стоят короли и князья. Кроме большей близости к Божеству, королям дома Стюартов повезло пережить покушение на их власть со стороны католиков. После раскрытого в 1650 году Порохового заговора любой, кто неодобрительно высказывался о монархии, рисковал заслужить клеймо сторонника папистов. Как бы то ни было. Карл умудрился лишиться всех этих рычагов власти в глазах англичан, испытывавших глубокое недовольство его правлением.