Завоевание Тирлинга - Эрика Йохансен

– Ваш ярлык рассказывает историю лучше вас, миссис Мэйхью. Прошлой ночью вы ездили в Бостон, в терминал Конли, и пробыли там всю ночь. – Аккуратный маленький человечек, сидящий перед Лили, снова улыбнулся, и Лили заметила, что у него полон рот зубов, белых, квадратных и ровных, слишком ровных, чтобы быть настоящими, а не имплантами. – Сложившаяся ситуация разрешается двумя способами. Вы можете рассказать мне, что знаете, и в этом случае я склонюсь – хотя и ничего не обещаю – охарактеризовать вас как Лили Мэйхью, симпатичную жену, избитую мужем. Убийство мужа – страшное преступление, но есть способы это обойти, даже если вашим мужем был Грег Мэйхью, подрядчик Министерства обороны и, как ни крути, добропорядочный гражданин. Я не Бог, так что вас, вероятно, приговорят к нескольким годам, но это будут легкие годы, и когда вы выйдете, деньги вашего мужа, красивый дом в Нью-Ханаане и все три машины будут вас ждать. Вы сможете начать жизнь заново.

Его слова заставили Лили подумать о Кэт Олкотт, однажды ночью севшей в машину с тремя детьми и просто исчезнувшей. Она задумалась, были ли у Кэт деньги. Деньги меняли все. В них заключалась разница между исчезновением без следа и просто смертью в темном месте, где тебя никто не найдет, да и искать не станет. Лили подумала о людях, столпившихся у костра на обочине Трассы 84… а затем голос мужчины вернул ее обратно.

– Если вы сначала ничего не расскажете, мы с вами поработаем, и вы все равно расскажете. Даже не стройте иллюзий, что сможете промолчать. Мне еще не встречалось членов вашей маленькой группки, которых не удавалось бы сломать. Но если вы потратите мое драгоценное время и задержите расследование, я обещаю, что вы станете Лили Мэйхью – потаскухой, которая застрелила мужа, и когда я с вами закончу, вы умрете от шприца.

В течение этой речи Лили хранила молчание, хотя от его слов желудок скручивался тугими, вязкими узелками. Она никогда не умела терпеть боль. Она боялась стоматолога, даже на чистке эмали. Все, на что она была способна, так это раз в год съездить на Манхэттен, чтобы позволить доктору Анне сунуть ей ужасно неуютное зеркало между ног. Как ни странно, мысль о докторе Анне успокоила Лили, напомнив, что Уильям Тир не единственный, кому она может навредить, открыв рот.

– Даю вам полчаса на раздумья, – объявил бухгалтер, поднимаясь из-за стола. – Тем временем я уверен, что вы голодны и хотите пить.

Лили жалобно кивнула. Ей хотелось пить так сильно, что она чувствовала каждый зуб, пульсирующий в своем сухом гнезде. Он вышел из комнаты, и она опустила голову на стол, чувствуя слезы на глазах. Она искала Лучший мир, но теперь ничего не осталось: она не могла вызвать его в воображении, как вызывала множество раз прежде. Лучший мир пропал, а без него она не протянет.

Это я-то, по-твоему, слабенькая? Она подумала, что ответ может быть только «да». В ней всегда таилось что-то непрочное. Грег, должно быть, почувствовал это: на самом деле, теперь Лили осознала, что муж, возможно, понимал ее лучше, чем кто-либо еще. Лили храбрилась, когда риски были невелики. В трудную минуту она пасовала. Она представила, каково это – оказаться одной в их огромном доме, распоряжаться всем этим пространством самой, делать, что нравится, без тени Грега, прячущегося за каждым углом. Было бы великолепно.

«Чушь, – прошептала Мэдди. – Тебя никогда не отпустят. А даже если и отпустят, думаешь, они отдадут одинокой женщине деньги и позволят делать, что заблагорассудится? В Нью-Ханаане? Да и в любом другом городе?»

Лили слегка улыбнулась. Мэдди права, это несбыточная мечта. Маленький бухгалтер заглянул Лили в душу и увидел, чего она хочет больше всего на свете: свободы и возможности жить своей жизнью. А потом поманил ее, словно дешевой игрушкой. Лили Мэйхью, урожденная Фримен, всю жизнь была слабой, но не тупой.

– Я не сломаюсь, – тихо прошептала она в скрещенные руки, в лужу слез. – Пожалуйста, только в этот раз, не дай мне сломаться.

Дверь открылась с сухим лязгом, и в комнатку вошел массивный мужчина с солдатской стрижкой, неся поднос. Лили нетерпеливо выпрямилась, ненавидя себя, но она слишком сильно хотела есть и пить, чтобы объявлять голодовку.

Она набросилась на воду, потом – на мясо, холодный кусок непонятного белого хряща, ни на что не похожего на вкус. Еда только разожгла в ней аппетит, а потом закончилась. Она отодвинула поднос в сторону, глядя на серые бетонные стены. Бухгалтер велел ей подумать, но сейчас она могла думать только о них: Тире, Дориан, Джонатане. Где они сейчас?

«С кораблями, – подсказал разум. – Где корабли, там и они».

Лили не сомневалась, что это правда. Тир даст Паркеру волю, и теперь Лили понимала его часть плана: он послужит отвлекающим маневром, дымовой завесой для Безопасности. Пока Паркер будет сеять хаос, люди Тира поднимутся на корабли и уплывут.

Куда? Деваться же некуда! Ты, что, в самом деле веришь, будто он отплывет от края земли и окажется в раю?

Лили верила. Образ был пугающе убедительным: целая флотилия кораблей, плывущих к неизвестному горизонту, над которым только-только начало подниматься солнце. Это видение казалось, не принадлежало ей, скорее, его намечтал кто-то еще. Кто-нибудь из них знает, что находится на другой стороне горизонта? Нет, Лили была уверена, что они не имели ни малейшего представления. Вероятно, в конечном итоге, они потонут посреди океана. Она действительно хотела пройти через все, чем угрожал бухгалтер? Ради этого?

Тир. Дориан. Джонатан.

Дверь снова с лязгом отворилась. Бухгалтер вернулся и встал над ней, широко улыбаясь, спрятав руки за спиной.

– Ну, Лили, каким же будет ответ?

Она взглянула на него, на лбу выступил пот, внутренности ныли от нетерпения. Но слова вышли сильными и четкими, не ее слова. Лили вдруг почувствовала, словно внутри нее появилась другая женщина, помогающая ей справиться, собраться с силами.

– К черту. Начинайте.

Когда Келси вырвалась в свой мир, на этот раз рядом оказался Булава.

Он придерживал ее обеими руками за талию, и Келси увидела, что направлялась к большим двойным дверям в дальнем конце ее зала.

– Я куда-то шла?

– Бог знает, госпожа.

Я шла. Но куда?

А вот и ответ: лицо ее матери, красивой, но бестолковой. Булава отпустил ее, и она махнула рукой в сторону двери.

– Пойдем, Лазарь. Вернемся в портретную галерею.

– Сейчас?

– Сейчас. Только ты и я.