Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855 – 1879 - Дмитрий Оболенский

15-го мая. Вчера я говорил в общем собрании Правительствующего Сената по делу, в сущности неважному, но которое имеет огромное значение как образец безобразий, с каждым днем увеличивающихся в отношениях наших по Остзейскому краю. Дело в том, что I-й департамент Сената в 1869-м году, по представлению Курляндского губернского правления, разъяснил значение одной статьи (1262) местных законов по вопросу о сроке предъявлений прав на сервитута казенных имений, предписав указом, что срок этот не может относиться к казенным имениям, для которых существует особое положение в Своде законов и для которых срок определен временем регулирования казенных имений. Рижский магистрат к мнению, которое было предъявлено им о сервитуте одного казенного имения, на предъявленный ему указ Сената положительно объявил, что решение Сената неправильно, противозаконно, а потому для магистрата необязательно. О таком дерзком ослушании Сената я во время управления министерством представил Сенату. В данном Сенату объяснении магистрат вновь повторил все доводы свои в опровержение правильности толкования Сената, объявив, что засим он не может изменить взгляда своего на силу значения ст.1262, несмотря на указ Сената, статью ту разъясняющую. Первый департамент в моем присутствии в прошедшем году определил сделать магистрату выговор с опубликованием. Один только сенатор, а именно барон Врангель, который с цинизмом постоянно во всех делах заявляет себя защитником всех неправд Остзейского края, подал особое мнение, полагая возбудить законодательный вопрос. Засим по-настоящему дело это должно было кончиться, ибо во вновь изданном законе дела в Первом департаменте Сената решаются по большинству голосов, но Министерство юстиции потребовало к себе проект определений Сената, продержало почти год и только на днях министр юстиции дал предложение Сенату, в котором он самым невероятным и возмутительным об-разом оправдывает магистрат, попирая власть и достоинство Сената; разумеется, ни сенаторы I-го департамента, ни я с этим предложением не согласились, и дело перешло в первое Общее собрание, где я вчера и ораторствовал.

В составе Общего собрания 14 сенаторов-немцев, все они, как один человек, пристали к министру юстиции, а остальные 6 человек согласились с I-м департаментом, а 12 человек согласились с мнением, представленным сенатором Зарудным, хотя тоже близко подходящим к моему мнению, но не выражающим столь определительно право Сената требовать исполнения его указов.

Теперь дело это пойдет в Государственный совет, где, вероятно, будет слушаться осенью, и тогда вновь мне, вероятно, будет предстоять необходимость защищать достоинство и власть правительства против дерзких покушений остзейских властей. Но и тут я почти уверен, что большинство не на стороне защитников права центрального правительства. Вообще, как это, так и многие дела свидетельствуют, что сила немецкой балтийской партии не только не ослабляется, но, напротив того, крепнет, ибо находит сильную опору здесь, и главное — в лице графа Шувалова. Я не могу себе объяснить циничное упорство этого господина всегда и везде открыто выдавать себя за адвоката всех неправд Балтийского края, как потребностью найти себе поддержку в сильной немецкой партии. Граф Шувалов чувствует, что в России не только в общем мнении, но и в мнении всех лиц царской фамилии и петербургского общества он не имеет сочувствия, поэтому, пользуясь слабостью государя к немцам, он знает, что, защищая при каждом случае балтийцев, он угождает царю и вместе с тем приобретает себе сильных друзей в немецком лагере. Никогда, может быть, немцы не были в такой силе, как теперь. Они хорошо понимают, что будущее царствование не будет им благоприятно, поэтому они стараются, не теряя времени, всеми силами онемечить эстов и латышей и приготовить к будущему элементы для серьезного сопротивления правительству к обрусению края. Так точно, как покойный государь Александр I создал во вред России Польшу, так точно Александр II по какому-то слепому влечению создает балтийский вопрос, с которым в недалеком будущем придется сильно бороться. Все попытки печати обнаруживать вредные замыслы остзейцев преследуются правительством, и даже все лица, по обязанности своей высказывающие мнения в защиту интересов России, заподозрены как вредные демагоги.

К числу лиц, наиболее отличающихся резкостью суждений своих по балтийскому вопросу, принадлежит министр государственных имуществ Зеленый; в качестве члена Остзейского комитета, также по поземельным делам Остзейского края ему часто приходится сильно бороться с интригами немецких баронов, а потому они против него очень озлоблены, и ежели не личное дружеское к нему расположение государя, то, конечно, его уже давно бы успели прогнать из министерства.

На сих днях, а именно недели три тому назад, был случай, ясно это доказывающий. После одного из докладов, когда Зеленый собирался уходить, государь остановил его и дружеским тоном начал его упрекать за то, что он позволяет себе не скрывать своего нерасположения к немцам, что он как министр должен быть так же беспристрастен, как беспристрастен государь к своим всем разноплеменным поданным. Зеленый, не ожидая подобного замечания и не зная причин, побудивших государя попрекать его, объяснил государю, что взгляд его на балтийский вопрос государю давно известен, что он несколько раз имел случай ему его высказать с полной откровенностью, так, в прошлом году даже решился упрекнуть государя в пристрастии к немецким баронам, и что мнение его не есть инстинктивная ненависть к племени, а основано на полном сознании всех вредных сторон нашей политики по отношению к Остзейскому краю, но что он не понимает, чем именно теперь могло быть вызвано замечание государя, так как он, Зеленый, почти нигде в обществе не бывает и у себя принимает только самых близких друзей, а потому и не имеет случая высказывать своего образа мыслей. На это государь ему ответил, что недавно давали севастопольцы обед князю Васильчикову и что на этом обеде один из присутствующих укорял Пруссию за то, что она не так бескорыстно ведет войну, как Россия, а, напротив, разоряет контрибуциями своего противника. Зеленый заметил государю, что речь эта была сказана не им, что он не был призван ее цензуровать, а потому ни в каком случае за нее отвечать не может. На это государь сказал, что это, конечно, так, но что ему как министру неприлично было выслушивать подобные речи. В заключение самым дружественным тоном государь просил Зеленого быть осторожнее. Эта сцена очень озадачила Зеленого, и к следующему докладу он приготовил государю письмо, в котором просил его уволить от звания министра. Это письмо Зеленый взял с собой и, прежде чем начать доклад у государя, объяснил, что сделанное ему замечание в прошедший понедельник сильно его смутило, и так как он не находит возможным переменить свои убеждения, а с другой стороны, не может отвечать, чтобы и в другой раз не довели до сведения государя какие-либо обвинения, то он опасается, что в другой раз государь уже отнесется к нему не с дружеским упреком, а со справедливым негодованием, до чего он дожить не желает, а потому просит увольнения. Государь на это стал успокаивать Зеленого, уверяя, что ничего против него не имеет и что всегда и впредь не изменит своих замечаний, ежели бы представился случай их сделать. При этом государь решительно отказал отставку Зеленого и просил его об этом и не думать. Тем дело и кончилось. Но, конечно, Зеленый понял, что немцы направили на него все свои батареи, и ему не сдобровать, ежели представятся серьезные случаи столкновения. Мое положение еще опаснее: не имея в пользу свою особого личного расположения государя, я знаю, что со мной расправа будет еще легче. Не менее того, я решился по делу об ослушании Рижского магистрата говорить в Государственном совете так сильно, как я говорил в собрании Сената. В милости я никогда не буду, я это знаю.