Костяные часы - Дэвид Митчелл

Кенни Блоук добавляет:

– Холли упоминала, что вы, Кармен, издаете Ника Грика на испанском.

– Да, я купила права на «Шестьсот пятое шоссе» еще до того, как Ник закончил рукопись романа, прямо как чувствовала.

– Потрясающая вещь! – говорит Кенни Блоук. – Премию Бриттана в прошлом году Ник получил вполне заслуженно.

– У Ника чудесная душа, – замечает ньюфаундлендская поэтесса, имени которой я не помню, но глаза у нее как у тюлененка на гринписовском плакате. – Просто чудесная.

– Кармен всегда ставит на победителя, – говорит Мигель. – Но, по-моему, книга Холли продается намного лучше, да, Кармен?

– Кстати, чуть не забыла, – спохватывается Кармен Салват. – Холли, с тобой очень хотела познакомиться жена нашего министра культуры. Ты не возражаешь?

Она уводит эту Сайкс, а я любуюсь аппетитными бедрами Кармен Салват и начинаю воображать, что вот сейчас зазвонит мой телефон и какой-то врач из Лондона сообщит мне страшную новость: пьяный водитель столкнулся на Хаммерсмитской эстакаде с «саабом» Зои; и она, и мои дочери погибли. На следующий день я улетаю домой, на похороны. Моя скорбь благородна и сокрушительна, и я отстраняюсь от жизни. Меня иногда видят в метро, на самых мрачных линиях лондонской подземки, в четвертой и пятой пригородных зонах. Весна прибавляет, лето умножает, осень вычитает, зима разделяет. Год спустя Криспин Херши попадает на конечную станцию линии «Пиккадилли», в аэропорту Хитроу. Он выходит из подземки, забредает в зал отправления, замечает на табло слово «Картахена» – тот самый город, в котором он еще был мужем и отцом. Поддавшись необъяснимому порыву, он покупает билет в один конец (по какой-то причине у него при себе паспорт) и вечером того же дня бредет по улицам старого колониального квартала в колумбийском городе. Влюбленные девушки и парни на скутерах, надрывный птичий щебет, тропические цветы на вьющихся лианах, saudade[80] и одиночество, сто лет одиночества; а потом, когда на Пласа-де-ла-Адуана сгущаются тропические сумерки, Херши видит женщину, теребящую ожерелье из ляпис-лазури, и они замирают, глядя друг на друга, в средоточии кружащего водоворота мироздания. Как ни удивительно, ни один из них не удивлен…

Спустя энное число коктейлей я помогаю надравшемуся в хлам Ричарду Чизмену войти в лифт и добраться до номера.

– Все путем, Крисп, я вовсе не пьян, это только ка’ется. – Двери лифта открываются, мы входим в кабину. Чизмен шатается, как одурманенный верблюд в бурю. – Минут’чку, я п’забыл номер комнаты, щас… – Он вытаскивает и тут же роняет бумажник. – П’джди, шозафигня…

– Позвольте-ка. – Я поднимаю бумажник, вытаскиваю из кармашка электронную карточку – ключ от номера 405 – и протягиваю Чизмену: – Прошу вас, милорд.

Чизмен благодарно кивает, бормоча:

– Если цифры номера при сложении дают девять, Херш, то в нем не окочуришься.

Я нажимаю кнопку «4»:

– Первая остановка – твой номер.

– Да все норм… Я найду… свой п-путь… д’рогу домой.

– Нет уж, мой долг – благополучно доставить тебя до самых дверей, Ричард. Не волнуйся, мои намерения абсолютно пристойны.

Чизмен фыркает:

– Ты не в моем вкусе! Белый и дряблый.

Я гляжу на свое отражение в зеркальной стене лифта и вспоминаю, как один мудрый человек говорил: секрет счастья в том, чтобы после сорока не обращать внимания на зеркала. В этом году мне исполнится пятьдесят. Дзинь! – двери лифта распахиваются, мы выходим, а на площадке стоит супружеская пара – оба седовласые, поджарые и загорелые.

– Здесь когда-то был женский монастырь, – сообщает им Чизмен. – Одни девы, – напевает он на мотив раннего хита Мадонны.

Мы бредем по коридору; окна распахнуты в карибскую ночь. За крутым поворотом – номер 405. Провожу карточкой Чизмена по замку, и ручка поддается.

– Н’чего особ’во, – лепечет Чизмен, – зато п’чти как дома.

Номер освещает прикроватная лампа, а губитель моего так много обещавшего романа, шатаясь, направляется к кровати, но задевает чемодан и ничком падает на матрас.

– Не каждую же ночь, – хихикая, лепечет monsieur le critique[81], – мне в спутники достается анфан-терибль британской словесности!

Я подтверждаю, что все это очень смешно, желаю ему спокойной ночи и обещаю разбудить, если он сам к одиннадцати не встанет.

– Ябсолютн в порядке, – сообщает он. – Безумнокрепконежно. Чесслово.

И критик Ричард Чизмен, широко раскинув руки, вырубается.

Заказываю омлет из яичных белков со шпинатом, тосты из дрожжевого хлеба, котлеты из экологически чистой индюшатины, свежевыжатый апельсиновый сок, охлажденную минералку «Эвиан» и местный кофе, чтобы запить таблетку обезболивающего и похоронить похмелье. Половина восьмого утра, на крытом дворе прохладно. На жердочке сидит дрозд майна, издает какие-то совершенно немыслимые звуки. Клюв сверкает, как эмалевое лезвие косы, глаз всевидящий, прозорливый. В литературном повествовании, любезный читатель, главный герой задумался бы, известны ли майне его намерения. Деймон Макниш, в полосатом льняном костюме, как наш человек в Гаване, сидит в углу, прячась за страницами «Уолл-стрит джорнал». Забавно, как несколько дней, проведенные в шотландской студии звукозаписи, могут изменить жизнь того, кому нет еще и двадцати. Подруга Макниша, которой нет еще и двадцати, листает журнал «Фейс». Ее сексуальной жизни не позавидуешь; трахаться с Наждачным человечком – радости мало. Зачем оно ей? Ну, если не считать полетов первым классом, пятизвездочных отелей, знакомств со знаменитыми музыкантами, кинорежиссерами и меценатами, мельтешения на страницах глянцевых журналов и возможной карьеры модели с соответствующими контрактами… Остается только надеяться, что когда Джуно и Анаис начнут завоевывать свет, то заслужат известность своими талантами, а не прыжками на тощих ляжках какого-нибудь посредственного поэта-песенника, дряхлее и морщинистее родного папочки. Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары.

Мероприятие Чизмена носит название «Может ли литература изменить мир?». Это неотложное и своевременное собрание выдающихся представителей культурной элиты проводится в длинном белостенном зале на верхнем этаже герцогского дворца, основного места проведения фестиваля «Картахена-2016». На сцену поднимаются трое колумбийских писателей, и зал взрывается аплодисментами, переходящими в овацию. Присутствующие встают. Троица приветствует публику, будто герои Сопротивления. За ними следует ведущая дискуссии, тощая, как прутик, дама в кроваво-красном платье, чья любовь к тяжелым золотым украшениям заметна даже с моего места в последнем ряду. Ричард Чизмен, вырядившийся, как английский консул, в кремовую тройку с лиловым галстуком, смутно напоминает мудака-виконта из «Возвращения в Брайдсхед». Три революционера занимают свои места, и те, кто не знает испанского, надевают наушники, чтобы слушать синхронный перевод. Переводчица сначала излагает приветствие ведущей, затем – краткие биографии четырех гостей. Биография Ричарда Чизмена оказалась самой убогой: «Знаменитый английский критик и романист». В оправдание организаторов замечу, что страница Википедии, отведенная Ричарду Чизмену, тоже весьма убога, хотя его «пресловутый разнос» романа Криспина Херши «Эхо должно умереть» там упоминается, с линком на сайт журнала «Пиккадилли ревью». Гиена Хэл утверждает, что все его усилия удалить линк ни к чему не привели – Википедия взяток не берет.