Мужской день - Борис Минаев

– Что? – в один голос закричали все ребята. – Что ты сказал?

* * *

Этот момент, как ни странно, я помню почему-то очень хорошо: Колупаев пытается поднять мою руку, Женька вертит пальцем у виска, Демочка стоит в грозной позе, скрестив руки на груди, а Вовик почему-то бьет меня по спине, как будто я поперхнулся.

– Позвоночник чувствуешь? – почему-то спрашивает он. – Позвоночник работает?

...Наконец, рука стала покалывать, и я смог ее поднять.

– Да она затекла у него просто! Он же на жопе сидел! – заорал Хромой, но все посмотрели на него с каким-то сомнением и даже жалостью.

– Я не знаю, почему у него рука отнялась, – как заведенный продолжал бубнить Демочка. – Может, и затекла. А может, и не затекла. Я вам главное, ребята, говорю сейчас без всяких... в общем, так: если мы начнем бревна и доски отсюда выносить, тут может такая энергия образоваться... что, на фиг, наши все дома отсюда выселят. Тут будет такой пучок, на фиг, энергии. И неизвестно еще, может ли человек такую дозу вынести...

* * *

Судя по всему, Демочка окончательно запутал Колупаева. Да и моя затекшая рука здорово его смутила.

И в этот момент он совершил поступок, который тогда показался мне глупым, а теперь совершенно таким не кажется.

Колупаев поднялся по шаткой лестнице на второй этаж и со всей силы врезал ногой по покосившемуся столбу!

Враз оторвалась доска и, просвистев мимо моего уха и уха Вовика, врезалась всеми ржавыми гвоздями в стену.

Вовик тихо сказал:

– Ты чего, Колупаев? А если бы ты меня убил?

– Я же вам говорил! Тут же опасно! Уходите все отсюда! Уходите! – заорал Демочка.

Но было поздно...

Колупаев начал крушить этот дом со всей своей страшной яростью, на которую был иногда способен.

– Где датчики? Где приборы? Где лучи смерти? – орал он, отламывая одну половую доску за другой и бросая их вниз.

Чтобы не погибнуть зря, мы быстренько поднялись наверх и начали ему помогать. Все, даже Вовик.

Так закончилась Демочкина тайна.

Внизу набралась уже целая груда досок, когда Демочка вдруг вернулся. Пока мы ломали дом 13 Б, он сбегал домой и принес пузырек керосина и спички.

– Давайте доски вынесем, а дом подожжем? – вдруг тихо сказал он.

– Все наврал, да? – тяжело спросил его Колупаев.

Мы были очень усталые, перепачканные, и злые... Но бить Демочку почему-то никто не хотел. Потому что не было сил, наверное.

– Давайте сожжем, – повторил Демочка. – Пожарники приедут. А?

Колупаев вырвал у него из рук пузырек и запустил в окно. Там грохнуло, но несильно.

– Дурак, – сказал Демочка. – Это бабкин керосин. У меня бабка в этом доме жила. Она точно знает, что этот дом трогать нельзя.

– Но ведь его же все равно сломают? – удивленно спросил Хромой, который в любых ситуациях умел мыслить логически.

– Вот когда сломают, тогда и посмотрим, – упрямо сказал Демочка. – Он стоял прямо, засунув руки в карманы, и ни на кого не смотрел.

Мы начали выкидывать тяжелые доски из окна на улицу.

Это было небезопасное занятие. Можно было напороться на гвоздь. И точно, Хромой вскоре поранил ладонь и пошел домой, за йодом.

– Я еще вернусь, – сказал он.

А мы опять сели на пол и стали слушать.

Дом был теперь совсем другой. У него изменился воздух и звук.

Он гудел, скрипел и дышал. В нем клубилась мощная старая пыль.

– Да, – сказал Колупаев. – Интересно. Жалко, Демочка, что ты всегда все врешь.

– Ничего я не вру, – тупо повторил Демочка. – У меня здесь бабка жила до войны. Она мне все это говорила: и что мертвецы здесь закопаны, и что нечистая сила.

– Но ведь про майора ты наврал?

– Откуда я знаю, кто к ней приходит и на кухне сидит? – Демочка поежился. – Я же говорю: какой-то человек в штатском. А о чем они говорят – не знаю.

Колупаев подошел к Демочке, взял его за уши и поднял от земли.

– Я не вру, не вру, не вру! – визжал Демочка. – Пусти, гад! У меня здесь бабка жила...

Демочка опять стал всхлипывать и опустил голову на колени. Вдруг я понял, что уходить отсюда уже не хочу.

* * *

Наутро мы пришли сюда снова и опять стали выкидывать доски через окно.

Первой книгой, которая меня заставила сильно измениться, был, в общем-то, довольно дурно написанный роман Луи

Буссенара «Капитан Сорвиголова». Сюжет такой: в войне англичан и буров в Южной Африке принимает участие отряд французских подростков. Все они – беглецы, бегут из дому в поисках приключений. Описание войны, захватывающие дух страницы с перечислением всех видов оружия, которое попадает в руки юных рейнджеров, названия кораблей, географические карты, схемы сражений, списки убитых и раненых – вся эта романтика слилась в голове в один сплошной гудящий поток. Я прочитал роман несколько раз и твердо решил бежать из дома, чтобы попасть на какую-нибудь войну. Это было настолько страшное и сильное чувство, что я не спал ночами, размышляя в темноте над тем, что мне предстоит сделать. Тогда шла вьетнамская война, каждый вечер в новостях были сообщения о сбитых американских самолетах, о боях в джунглях, и маршрут был выбран сразу, тут думать долго не пришлось. Со всем остальным оказалось сложнее. Попытка уговорить кого-то из ребят во дворе отправиться вместе во Вьетнам была встречена странной усмешкой и оскорбительным молчанием. Тогда я решил, что убегу сначала один, а отряд соберу позже, в других городах или даже странах. Роман ничему не мог меня научить в прикладном смысле: не было у меня ни товарищей, ни денег, ни четкого плана. Была только какая-то странная, лихорадочная одержимость: я понимал, что должен что-то сделать, что я не могу жить без этой мечты. По ночам я пристально изучал содержимое родительского холодильника, прикидывая, что оттуда можно взять. Запасов там никаких не было, и глядя в пустое прохладное нутро белого ящика, я тихо ругал папу

и маму за легкомыслие: никакого копченого мяса, ни солонины, или хотя бы галет... Впрочем, я плохо себе представлял, как выглядит солонина и что такое галеты. Тогда я стал отрезать по вечерам от белого батона небольшие куски и складывать их под подушкой. Странно, что мама, когда нашла эти горбушки у меня в постели, тоже ничего не сказала, а только вытряхнула крошки, странно посмотрела и усмехнулась – точно как ребята во дворе. Последним моим усилием было некоторое накопление серебряных гривенников, у меня собралось в кармане что-то около рубля, и я утешал себя тем, что смогу на эти деньги прокормиться хотя бы два дня в пути.

Помню, что в ту последнюю ночь, когда мучительные размышления протянулись до белой мглы за окном, до рассвета, я вдруг заплакал. Я плакал от жуткого бессилия. Но дело было не только в том, что я не сумел соответствовать книге – то есть что-то сделать, что-то придумать, сотворить, создать из своих мыслей. Я вдруг остро ощутил, что дело не в практических шагах, не в моей слабости как командира и организатора – то, что я не командир и не организатор, стало мне смутно понятно уже давно. Нет, давило другое. Я понял: если я сделаю первый шаг, и тихо выйду из дома под утро, вот прямо сейчас, когда родители крепко спят, то что-то обязательно случится, что-то точно произойдет. Ведь самое главное – это первый шаг.