Мирабо - Рене де Кастр

Мирабо с радостью взвалил на Лафайета ответственность за это брожение; праздник Федерации был лишь обманом, поцелуем Иуды, положение короля и королевы в Париже оставалось непрочным и опасным; этого бы не случилось, если бы прислушались к указаниям графа де Мирабо. Поэтому двенадцатая «записка для двора», от 17 июля, выдержана в разочарованном, почти мрачном тоне:

«Короля скомпрометировали, нанесли вред его власти, оказали услугу опасному человеку (Лафайету), сделали его членом Федерации, единственным человеком провинций, хотя он и продемонстрировал свою бездарность по сему торжественному случаю — величайшими способами, какие только можно представить, сведя на нет всё, к чему прикоснулся. Я это предсказал, предугадал; мои пророчества, мои советы оказались не нужны. Такое ужасное положение, при котором все чувства, все планы, все комбинации уступают личным опасениям, когда не решаются ни спросить совета или взять на службу здравомыслящего человека, ни даже выгнать из своего окружения предателей, ни говорить языком, в каком есть хоть сколько-нибудь достоинства, влияния, пользы, ни даже изменить правительство, то есть пойти по единственному пути спасения, какой еще остается и для престола, и для общественного спокойствия, — такое ужасное положение всё губит на корню, нужно его изменить…»

Ближайшее будущее выглядело мрачным. В Национальном собрании по-прежнему спорили о статусе духовенства; высказывались самые смелые предположения; Робеспьер заговорил о браке для священников. Затем, 12 июля, на ратификацию королю представили проект гражданской Конституции духовенства, отменявшей конкордат 1516 года. Если бы король дал свое согласие, мог возникнуть раскол; разразись бы гражданская война, она могла бы выродиться в войну религиозную; вот почему король колебался. Тем временем дым праздника Федерации развеялся и вновь нарастало недовольство.

17 июля Мирабо, передав свою записку, терзался предчувствиями. Чтобы в очередной раз попытаться возглавить Национальное собрание, он согласился на встречу с Лафайетом; теперь он не решался туда идти, не столько из опасения смертельной ловушки, сколько из-за серьезных проблем со здоровьем. Офтальмия, нефрит, общая усталость заставили Мирабо встревожиться: если он вдруг скончается и в его бумагах начнут рыться — тогда конец монархии!

Прежде чем отправиться к Лафайету, он сделал два свертка из записок и писем, адресованных двору; присовокупил к ним проекты и самые компрометирующие планы и велел отнести их Ламарку:

— Здесь, дорогой граф, два свертка, которые вы вернете только лично мне, что бы ни случилось, а в случае смерти передадите тому, кто проявит достаточно интереса к моей памяти, чтобы ее защищать. Поставьте на эти свертки какую-нибудь осторожную, но точную надпись…

Предосторожности были приняты слишком рано; хранителю пришлось довольно скоро вернуть опасные бумаги; но ненадолго! Через восемь месяцев умирающий Мирабо окончательно доверит графу де Ламарку рукописи, которые однажды отмоют его память от самого серьезного обвинения, какое было против него выдвинуто, — обвинения в двойной игре.

Ведь отныне все, а тем более двор, принимали за непреложную истину, что Мирабо — слуга двух господ, короля и народа.

Следует показать, что для того чтобы действовать результативно, ему не оставалось иного выбора, кроме как радеть для отвода глаз обеим сторонам…

I

После июля 1790 года политическая деятельность Мирабо зашла в тупик: в мае он стал советником двора; в июне выполнил свою роль, упиваясь материальными благами, которыми его осыпали; в первых числах июля получил аудиенцию у королевской четы и всерьез решил, что близок тот день, когда судьба Франции окажется в его руках. Двух-трех недель оказалось достаточно, чтобы он в очередной раз разочаровался. В глазах народа Мирабо служил двору; на взгляд двора, он оставался авантюристом, умным и опасным. Лафайет, командующий внутренними войсками, мог в любой момент стать военным диктатором. Какие шансы остались бы тогда Мирабо да и Франции тоже?

Какое-то время следовало придерживаться политики, которая вернет депутату от Экса все былые возможности. В качестве тайного советника двора ему следовало продолжать — осторожно, как никогда, — направлять короля на верный путь. Как популярный оратор, к которому прислушивались, Мирабо считал себя обязанным «возобновить работу» в Национальном собрании, даже если ему придется порой отстаивать идеи демократического характера; что же касалось войск, то от руководства ими было необходимо отстранить Лафайета.

Последний вопрос был рассмотрен в первую очередь; здесь не обошлось без личных чувств. Национальной гвардии требовалось противопоставить другую силу, на преданность которой можно было бы полностью положиться в случае мятежа.

Именно этому была посвящена шестнадцатая записка для двора от 13 августа 1790 года с блестящим вступлением: «Четверо врагов наступают ускоренным шагом: налоги, банкротство, армия, зима», а суть, состоящая в реорганизации армии для предупреждения гражданской войны, обычно упускается.

Ядром будущих вооруженных сил Мирабо с замечательным предвидением предложил сделать швейцарские полки — те самые, которые 10 августа 1792 года погибнут за уже проигранное дело. Возглавить эти войска, в надежности которых не должно было быть никаких сомнений, должен верный человек. Мирабо назвал его, не колеблясь: им станет граф де Ламарк, «самый верный и самый замечательный военачальник, какой только у вас есть… Он покинет вас лишь на эшафоте».

Ламарк, узнав об этом предложении, запротестовал:

— Либо наступят такие беспорядки, что придется обнажить шпагу, и тогда у меня будет выбор, либо не наступят, и в таком случае я предпочитаю не поступать на службу.

Слово «эшафот» взволновало королеву; справившись с волнением, она высокомерно написала Мерси-Аржанто, что эта фраза показалась ей «весьма неуместной», и заключила так: «Честно говоря, этот план безумен от начала и до конца, только интересы г-на де Ламарка соблюдены».

Хотя Мирабо и не удалось сделать Ламарка вторым Лафайетом, своим подручным, события подтвердили, что он был прав: в гарнизоне Нанси начались бунты, и, что примечательно, порядок был восстановлен генералом, доблесть и преданность которого первым отметил Мирабо, — маркизом де Булье. Людовик XVI уже не забудет это имя; на данный момент то был единственный результат «записок для двора».

Поэтому Мирабо совершенно логичным образом возобновил борьбу в Национальном собрании, тем более что одна из обсуждавшихся тем позволяла повести атаку на Неккера с самой уязвимой стороны — финансовой.

В последний год проблемы бюджета связывались с вопросом о духовенстве. Когда займы августа 1789 года постиг печальный финал, Национальное собрание решило выпустить платежные сертификаты под обеспечение церковной собственности. Как хороший специалист, Неккер потребовал банковских гарантий; по идеологическим причинам Национальное собрание три месяца препятствовало реализации планов министра финансов.