Банда профессора Перри Хименса - А. Вороной

Он все время думает. Думает о талантливом ученом Дике Ричардсоне, о круглике Грегори Волкере, о его жене, детях, оставшихся без отца, еще, неверно, ждущих его возвращения из командировки, о своем телохранителе Майкле, остановившем экспресс, о биологе Джун Коплинз, о ее новом муже, о математике Ленге Муне, о ее первом муже, о Семми Риксе, погибшем в тисках белого молчаливого пространства Арктики, погибшего в одиночестве… Кто был с ним рядом?… Его собаки, ветер, белое пространство, мороз, его мысли, его надежды дойти до полюса и больше ничего… Но он все же знал, что его ждет Джун, ждет его там, далеко, в Нью‑Йорке, и поэтому он должен дойти, должен вернуться живым, должен пройти весь путь…

Мороз одолевает его все сильнее и сильнее, стынут руки, когда ему приходится цепляться за выступы камней, нащупывать ими расщелину, в которую можно просунуть пальцы. При подъеме тело согревается, и ему становится даже жарко, но он все никак не может добраться до перевала. Снизу, когда он смотрел на эти горы, ему казалось, что часа за три‑четыре он доберется до того перевала, до той ложбины между высоких снежных пиков. И ему казалось, что подъем будет несложным. Но теперь он уже думает, а хватит ли у него сил, а сможет ли он достичь перевала?

Светает. Мороз усилился еще больше. Профессор все еще продолжает подниматься в горы, все еще продолжает выискивать проходимые для ног и тела тропы, спускаться чуть ниже, если он не рассчитал и уперся в отвесную скалу, снова намечать новый маршрут.

Он уже ни о чем не думает. Сердце его бешено колотится. Хименсу приходится все чаще и чаще отдыхать, и тогда он быстро остывает, и тогда он чувствует, как усилился мороз, и снова начинает карабкаться куда‑то вверх. Один раз он прилег на камне, прилег на минуту, чтобы немного отдышаться, и уснул тут же. И ему тут же начал сниться хороший, теплый сон.

«Берег океана, желтый песок, лодка на берегу, в ней сидит Лесли, его жена, с мальчиком на коленях. Она машет ему рукой, он идет к ней, идет к лодке, рядом с ним появляется Эхина, берет его за руку, Лесли улыбается им. Откуда‑то набегает теплая волна, подхватывает его, Эхину, лодку с Лесли и мальчиком, похожим на него, и уносит их вдаль.

Они стоят в лодке, взявшись за руки, у штурвала возникает Андрей Колотаев, приподнимает белую шляпу, приветствуя его».

Он соскользнул с камня, скатился вниз метров на шесть, ударился о выступ скалы, расшиб колено. Рана кровоточила, но идти можно было. И он снова полез вверх, к перевалу, цепляясь за камни, осторожно ступая на пораненную ногу.

Лаборатория профессора Перри Хименс в Нью‑Йорке выглядела сейчас как после налета на нее террористов с бомбами. Груды поломанных ящиков на полу, перевернутые кресла и стулья, опрокинутые вазы с цветами, битое стекло, хрустевшее под ногами людей «Дже», осуществляющих демонтаж и погрузку экспериментального генератора ГМП, оборванные провода, свисавшие со стен, словно остатки разоренного гнезда паука.

Кэти слонялась из комнаты в комнату, заходила в спецзал, садилась за стол Дика, вставала, шла в кабинет профессора, снова возвращалась в лабораторию, в машинный зал.

Беременность сделала ее потускневшей, подурневшей, притихшей. Дик уже в который раз просил ее уехать домой, но она продолжала оставаться с ним. Что лаборатория закрывается, что это крах фирмы «Хименс и Электроника», она знала и ни о чем не спрашивала мужа, почерневшего, издерганного, злого.

Уже приходили полисмены, агенты ФБР, шныряли по лаборатории, беседовали с Тони Эдкоком, кого‑то, наверно, разыскивали. Дик Ричардсон сказал им, что он здесь сейчас старший, что фирма производит замену оборудования, что через два дня сюда будет завезено новое, более совершенное. Планируемое им ранее с людьми «Дже» мероприятие по загрузке машины взрывчатым веществом возле здания фирмы было отменено.

Ящики с узлами разобранного экспериментального генератора ГМП затолкали в военный крытый фургон. Кэти снова спросила его, когда он вернется домой, тот ответил, что не знает и что не надо задавать ему глупых вопросов, опять попросил ее ехать к детям, к бабке, на Лонг‑Айленд, туда, вероятно, он вскоре и приедет. Специалисты из организации «Дже» ушли, исчезли на улицах, растворились в массе манифестантов, кругликов, безработных, продолжавших все еще требовать отставки президента Ральфа Хилдбера.

Телеконцерн «Реклама и бизнес» продолжал показывать судебную хронику, разбирательство по делу президента, его махинаций в предвыборной кампании, связей с мафией, с торговцами наркотиками, жульничество с «Вдовушкой». Демократическая партия уже выдвинула нового кандидата на пост президента, негра Джонсона, прогрессивных убеждений. Тот выступал по телевидению со своей предвыборной программой — сокращение ассигнований на военные нужды, повышение заработной платы, увеличение расходов на социальные цели, восстановление равноправия эмигрантов, борьба против мафий и «триад», строительство новых научных центров на Луне и на Марсе, создание космического корабля для длительных полетов к планетам, расположенных в туманности Андромеды, проработка проекта постепенного вступления страны в систему Единого государства мира.

* * *

При переезде через Гудзон, сразу же за мостом, в Бронксе, фургон остановили полицейские и агенты в штатском. Двое в штатском забрались в кузов, осмотрели ящики, проверили документы, спросили, куда везете этот хлам. Дик ответил, что на свалку, на джанк[31], что фирма выбрасывает старое оборудование. Агенты подозрительно покосились на водителя, на патлатого социалиста‑боевика из организации «Свободная Америка»; тот скорчил наивно‑глуповатую физиономию, вытянув губы трубочкой, словно приглашал полицейского поцеловаться с ним. Их пропустили. А через два квартала, свернув к парку «Независимости», они въехали во двор какого‑то склада, в фургон загрузили быстро еще с десяток ящиков, обложив те, с оборудованием. На этих ящиках красовались белые лотосы с разлетающимися лепестками.

Патлатый водитель гнал машину по скоростному шоссе, выжимая из нее все, что можно было выжать. Дика потянуло на сон, он подремывал. Почему‑то вспоминалось детство, проведенное в штате Иллинойс, вспоминалось, как он первый раз с отцом плыл на пароходе по Миссисипи. Пароход был стилизован под старину, с лопастными колесами по бокам, с трубой, возвышающейся над палубой. Из нее валил белый дым. Капитан в белой униформе, посматривал в подзорную трубу и покуривая трубку, расхаживал по капитанскому мостику, зычно отдавал команды, право руля, лево руля, так держать, полный вперед, свистать всех наверх! И гулко топали по трапам ботинками матроса, пронзительно свистел пароходный гудок.

Они подкатили к окраине Бронкса. Эта окраина была знаменита своей супершикарной автомобильной свалкой. При въезде в нее возвышались огромные скульптуры, не ниже десятиэтажного дома, сваренные из автомобилей разных марок. Эти скульптуры, творение великого скульптора‑модерниста Кобо Коала, изображали голых Адама и Еву. Груди Евы, размерами с бампер старенькой «торино» каждая, подмигивали красными сосками‑фарами. Что же касается ее бедер, то здесь японец — вероятно, чем‑то упрекающий свою нацию — материала не пожалел, постарался на славу. Они были необъятные, широкие, сверкали лаком и розовой краской. Рядом с Адамом воздвигнут был и щит, на нем приводились статистические данные — сколько погибло американцев за все время в автомобильных катастрофах. Число превышало в пять раз убитых во всех войнах граждан Америки.