Банда профессора Перри Хименса - А. Вороной

— Не нужно извиняться! Не нужно! Приступайте к работе!

— У меня к вам просьба, профессор. Не трогайте ящики, у которых на стенках нарисован лотос с разлетающимися во все стороны лепестками. Там взрывчатка. Ими будут заниматься мои люди.

— И сколько же будет таких ящиков с лотосом?

— Пятьдесят ящиков, мистер Хименс. Но в некоторых будет и демонтированное оборудование из вашей лаборатории.

— Как мы выберемся с базы? Разумеется, если это запланировано тоже…

— Этот вопрос мы решим сегодня же. Но мои люди должны ознакомиться с расположением ангаров, служебных помещений, караульных постов. Не могли бы вы устроить для нас что‑то вроде небольшой ознакомительной экскурсии?

Профессор повел их за собой к столовой, повел окружными путями, мимо взлетной полосы, — там к трапам самолетов выстроились колоннами чернорубашечники — мимо штаба, склада горючих материалов, гаража с машинами.

По территории базы свободно разгуливали высокие чины СС, держа в руках фуражку и отирая пот с лысин. «Дже» не удержался и, то ли от любопытства, то ли от неверия, что это настоящие люди, от нетерпения самому все проверить, подошел к одному, угостил того сигаретой, дал прикурить. Немец заулыбался, картаво заголосил: «О'кий, сэр! Все о'кий!» — затянулся сигаретой, закашлялся, задрал голову вверх, поглазел на чистое голубое небо, без дыма, без русских бомбардировщиков, снова прогнусавил: «О'кий, сэр! Все о'кий, сэр!»

— Да, они настоящие, — сказал зло «Дже», вернувшись к профессору. — Слишком настоящие, чтобы стрелять из своих шмайссеров и убивать людей.

* * *

Люди «Дже» сновали возле генератора ГМП, возле действующего, обходили с опаской сидевших за пультами управления Грегори Волкера и Бранта Уордена, укладывали в замысловатом порядке ящики с разлетающимися лепестками лотоса, ящики с демонтированным оборудованием, плели незаметно свои сети. Работали они хорошо, ловко, без лишней суеты. Для создания более реальной научной обстановки, профессор изредка подходил к ним, отдавал команды: «Подключить модулятор! Проверить выходную мощность генератора! Доставить из Нью‑Йорка дополнительные агрегаты! Наладить координатор пространств!» — и тому подобную ахинею. Он руководил этим небольшим коллективом, а сам, все же — хотя этого ему и не хотелось делать — подсчитывал ящики с разлетающимися лепестками лотоса, прибывшими из Нью‑Йорка.

Снова ушел в прошлое Фрэнк Хейс. Тот вернулся на базу «Ральф» месяца полтора назад, летал в Вашингтон к президенту, и теперь с недовольной постной миной на лице зашел в кварцевую камеру ГМП. И опять же на координаторе времени была выставлена та же дата и то же место. И опять, после длительного перерыва, начали появляться партии эсэсовцев.

Действующий генератор ГМП стоял на забетонированной площадке неподалеку от ангаров, окруженный охранниками базы и отрядами эсэсовцев. Небо было безоблачное, чистое, светило солнце, легкий теплый ветерок подувал над плато, приносил запахи трав, цветов, желтую пыль, и та, залетая под навес, оседала на деталях генератора.

Все новые и новые партии раненых и здоровых немцев, военных важных персон с портфелями, в пенсне, с домочадцами, с овчарками и телохранителями, выходили из приемной камеры ГМП. Суматоха, регот обрадованных свободой и тишиной немцев, хихиканья американских офицеров, глядевших с каким‑то подобострастием на рослых эсэсовцев, наполняли окрестности площадки. Многие вновь прибывшие вояки никак не хотели понимать, зачем им снова куда‑то лететь, ведь и здесь так хорошо, здесь можно отдыхать хоть неделю, хоть месяц. И многие разбрелись по базе, порасстегивали кителя, побросав свои шмайссеры на землю, что‑то лопотали американским солдатам, распивали уже с ними пиво, принимались даже горланить какие‑то свои песни. С трудом американским офицерам удавалось построить их в колонну и отвести к взлетной полосе, где тех уже поджидали транспортные самолеты.

К вечеру следующего дня вся аппаратура и документация лаборатории профессора Хименса были доставлены на базу «Ральф». Теперь действующий на базе ГМП выглядел чудовищным монстром: тысячи разноцветных проводов окутали его со всех боков, тысячи разноцветных проводов тянулись от ящиков с разлетающимися лепестками лотоса, распакованных, в которых сверкало тоже какое‑то оборудование, тысячи проводов тянулись к нераспакованным ящикам, и все это переплеталось, свисало, покачивалось на ветру. Непосвященному в происходящее невозможно было смекнуть, что же здесь монтируется. И лишь люди «Дже» среди всего этого кажущегося хаоса и нагромождения аппаратуры, проводов, ящиков улавливали четкую закономерность, плели свои сети разрушения, маркировочными красными проводами.

Осталось ждать лишь сигнала от Дика Ричардсона, означающего, что в Нью‑Йорке все ликвидировано, то есть, что лаборатория профессора практически перестала существовать.

Поздно вечером на базу опять пожаловал зачем‑то Отто Скорцени. В окружении двадцати эсэсовцев с автоматами он проследовал за полковником базы к джипу и небольшому автобусу, и их повезли к самолетам. Хименс внимательно разглядывал Отто Скорцени, когда тот выходил из их генератора, из кварцевой камеры, разглядывал того уже как некоторое животное, как представителя уникального вида млекопитающих, давно уже вымерших на Земле.

«Дже» уговаривал профессора, настаивал на немедленном уничтожении действующего ГМП и того, что стоял в пяти метрах, который еще только собирался, но уже тоже был обложен ящиками с лотосом. Он мотивировал свою просьбу тем, что время для этого очень подходящее, ночь, охрана наполовину разбрелась по казармам спать, намного будет проще и им, сотрудникам Хименса, да и его специалистам, скрыться. Но профессор все медлил, не соглашался, он все повторял:

«Давайте еще обождем! Давайте не будем пороть горячку! Еще не все поступило из моей лаборатории!»

Специалисты «Дже» сильно нервничали, тоже обступали профессора, но тот был непоколебим, и они зло сплевывали и куда‑то уходили к ангарам, растворяясь в темени, подолгу где‑то пропадали, возвращались, о чем‑то шептались с «Дже».

Звезды усыпали небо рясно, высветился и Млечный Путь. И профессор почему‑то подумал, что такое же, по‑видимому, небо и там, в прошлом, так же белеет и Млечный Путь, и так же крутится Земля, совершая вместе с Солнцем свой бег в бездне космоса, где холод, мрак, пустота.

На душе у него было тревожно, спать не хотелось, и он сидел там же, на камне, кунял и поглядывал на небо, на работавший генератор, освещенный подвесными лампочками на деревянных столбах. Волкер с Уорденом теперь делали большие перерывы, часа по три, чтобы поспать малость, прислонив голову к панели управления. Они тоже за эти два месяца сильно сдали, измотались, осунулись, но и на них уже нашло то безразличие, та апатия, что ведет к отупению, к деградации сознания личности, к деградации их неповторимых качеств, нивелированию, оскудению и надлому. Что его лаборатория перестала существовать, он уже знал. Он уже смог это познать по тому количеству ящиков, что было переброшено из Нью‑Йорка и открыто, по тем агрегатам, что находились в них. Что будет с ним дальше, что он будет делать дальше, Хименс пока не думал.