Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

Отец Игнатий почувствовал, что чем дальше, тем более ничтожной величиной в епархиальном космосе он становится. А его епископ обрастает, как корабельное днище, моллюсками, всевозможными прилипалами. И прилипалы эти сплетаются в монолитную корку, которую прошибить скоро будет невозможно. От желаний и хотений этой уродливой корки уже зависит очень много, а дальше, похоже, будет зависеть еще больше…

* * *

– Ты хоть наелась? – спросил, как обычно, негромко и гнусаво, Георгий, архиерейский келейник, иподиакон и по совместительству водитель. Маша, она же Марья, она же Мария Молотникова, утвердительно кивнула.

– Наелась! – добавила она, окончательно прояснив ситуацию.

Диалог происходил в простенькой закусочной, в одном из спальных районов Кыгыл-Мэхэ, где находилась квартира матери и сестры Маши. Отца не было. Но в отличие от многих аналогичных семейных ситуаций, когда отца не было по результатам развода или он уходил из жизни как-то глупо и похабно – например, умирал от алкоголизма, – история машиной семьи была несколько более драматичной. В конце 1990-х отец был убит, точнее – зарезан, недалеко от того гаража, в котором стояла его старенькая «Нива». Убит, как обмолвился следователь, достаточно профессионально – в два удара ножа; начинающие и случайные убийцы так, как правило, не могут. Кто это сделал, так и осталось невыясненным. Врагов у погибшего почти не было, а те, что были, никогда бы не решились сводить с ним счеты таким образом. Ограбление? Но денег у него с собой не было, да и вообще – почти не было. Сколько-нибудь внятных концов, за которые можно было ухватиться, не нашлось, и менты, тихо матерясь по поводу «еще одного “висяка”», об этом деле забыли. Кто это мог быть? Кто угодно – но никто конкретный. Мало ли… Гопники и дворовая шпана, которой чем-то не понравился «этот мужик»… Некто «серьезный», перепутавший его с кем-то другим, значимым и важным… Гастролирующий серийный убийца… Версий было множество! В 1990-е годы люди как-то привыкли к газетным заметкам о том, что найден еще один труп. И если это не был труп близкого человека, уже и переставали такие сообщения замечать.

Но для Маши, ее сестры и мамы – это как раз и был самый близкий человек. Их мир в один день изменился до неузнаваемости и мог бы и вовсе рухнуть, но тут мать проявила неожиданную силу воли и рациональность мышления. Чтобы обезпечить своим дочерям достойное будущее и пристойное настоящее, она буквально через десять дней после похорон устроилась на вторую работу. Денег было немного, но распределяла она их очень толково, и в результате их семья не бедствовала. При этом мать, несмотря на все свои работы (и вскоре наметившийся карьерный рост), каждую свободную минуту отдавала только своим детям. А опору, как это часто бывает в подобных случаях, и мама, и обе ее дочки нашли в Церкви. И вскоре после гибели главы семьи стали самыми деятельными прихожанками одного из кыгыл-мэхинских храмов.

Тут, впрочем, нужно оговориться: речь шла отнюдь не о некой психотерапевтической помощи, которую многие люди стремятся получить в церковных стенах. (Или, как минимум, не только о ней.) Парадоксальным образом, мать к порогу храма толкнул рациональный склад ума, столь сильно обострившийся после гибели мужа. Она логически решила: на земле ее мужу она ничем помочь не может. Значит, нужно искать то средство, которое даст ему помощь за земными границами. А это, по ее мнению, имелось только в Церкви.

И, удивительно, но несмотря на пережитое горе и сопутствующие ему беды, ни мать, ни ее дочери при всей своей церковной активности как-то не уклонились ни в радикальный фундаментализм, ни в обычное злобное кликушество, которые, подобно проказе, массово поражают церковно-женскую публику.

Внешне они тоже не испортились. Маша хотя ходила регулярно на воскресные и праздничные службы, но при этом не перестала следить за собой. Носила очень скромные (по средствам!) и более чем благопристойные платья – но это были именно женские платья, а не какие-то безполые комья тряпья. Когда шла в храм, косметикой не пользовалась. Но в мирской жизни прибегала к помаде, подводила глаза – тоже очень умеренно, но, однако, достаточно для того, чтобы иной раз мужчины на улице оборачивались. В общем, воцерковление, соответствующая атмосфера в семье и даже некий неофитский пыл отнюдь не подавили в ней женственности.

Эта-то неподавленная женственность и сделала ее этакой первой леди после того, как она поступила на певческое отделение Пастырских курсов в Мангазейске. Скромная, по подростковому еще стеснительная в свои девятнадцать лет, на фоне деревенских «колхозных» девчонок или же «борющихся со страстями» неофитского типа девиц Маша смотрелась чуть ли не светской дамой.

И вскоре в епархиальном микрокосме случилось то, что бывает в любом социуме: на первую девушку вскоре обратил внимание первейший представитель тамошней молодежи – Георгий. Который тоже, пожалуй, в обычной жизни не мог претендовать на звездный статус: тихий, немногословный (к тому же еще и с ярко выраженным дефектом речи), имевший лишь среднее образование и, ко всему прочему, бывший носителем покрытого угрями лица. На плейбоя, мачо или богемного интеллектуала он не тянул. Но здесь, на епархиальной орбите, он был очень значимой величиной. И потому его с Машей «дружба» приобрела дополнительное и весьма лестное для них измерение, став этаким союзом двух успешных людей. Со стороны это могло выглядеть карикатурно, но сами они свои отношения осознавали именно так. Так же смотрели на них и остальные учащиеся Пастырских курсов, алтарники и прочая приходская публика.

Нынешняя их встреча в кыгыл-мэхинской забегаловке тоже вполне укладывалась в этот дискурс «успешности». Сейчас они сидели в дешевеньком кафе, «бузной»: здесь готовили бузы, традиционное тафаларское блюдо (по сути, те же самые пельмени, только существенно большего размера и сваренные на пару). В таких заведениях обычно закусывали дальнобойщики, гопники, спивающиеся граждане и студенты. Но, однако же, это было пусть и эконом-эконом-класса, но все-таки «заведение»! Самая возможность посещения которого указывала на некую экономическую и социальную зрелость. А кроме того, в бузную Георгий с Машей прибыли не как-нибудь, а на джипе – машине достаточно солидной для того, чтобы подъехать на ней даже к полноценному ресторану!

Джип находился в полном распоряжении Георгия. По обыкновению, он выполнял в поездках при архиерее обязанности водителя. Владыку вместе с Дмитриевым он благополучно доставил в Кыгыл-Мэхэ, откуда они четыре часа назад вылетели в Москву. (Архиерей часто так делал, на пути в Москву заодно заезжая проведать свое самое богатое и самое проблемное благочиние.) Назад Евсевий со своим помощником намеревались прилететь уже сразу в Мангазейск, куда Георгий должен был отогнать машину. Однако торопиться у него особых причин не было: Преосвященный вернется из своей командировки не ранее чем через две недели. А в его отсутствие никто в епархии Георгию команды отдавать не станет. Стало быть, джип может задержаться на пару-тройку дней в пути, и все это время он будет в полном его распоряжении. Чем он и решил воспользоваться. Тем более что Маша была в гостях у матери и собиралась возвращаться в Мангазейск, на курсы. По официальной версии, возвращение должно состояться на поезде, через два дня. По факту же у них с Георгием имелся джип и три дня времени для того, чтобы прибыть в Мангазейск.