Сад утрат и надежд - Хэрриет Эванс

Впервые за двадцать четыре часа Джульет улыбнулась, радостно улыбнулась.

– Да, – ответила она, – я подписала бумаги, черт побери. Но это не важно – ох, сейчас все не важно… – Она снова посмотрела на картину, на нежную солнечную дымку. – Как странно, – проговорила она, почти не замечая, что думает вслух. – Как я и думала, тут нет никакой падающей звезды.

– Что?

– Ничего. Маленькая деталь на эскизе: звезда, падающая на землю. Он был у тебя все эти годы, неужели ты не помнишь?

– Помню. Как странно, должно быть, он отказался от нее… – Фредерик снова дотронулся до ее руки, удивленно качая головой. – Правда, Джульет. Ты погляди. Я… взгляни на нее.

И они снова замолчали. Джульет закинула на плечо сумку с любимыми вещами Санди, и они оба смотрели на «Сад утрат и надежд», все еще не до конца веря своим глазам.

Июнь

Ты никогда не видела твоего деда, Джульет. Майкл тоже никогда его не видел. Твой дед погиб 6 июня 1944 года в День-Д, и я всегда вспоминаю его в этом месяце. Очень красивая и удобная история, которую можно рассказать ребенку. «Папа погиб геройской смертью». Он был в числе первых, кто высадился в Нормандии под огнем немцев. Мне сообщили, что он был убит сразу и умер без мучений.

Обладание, владение – забавные слова, поскольку они предполагают объект, принадлежащий обладателю, владельцу, но умалчивают о том, что этот объект подвергается насилию и оскорблениям со стороны обладателя и потихоньку деградирует. Эндрю владел мной и – пока не ушел на войну – превратил мою жизнь в жалкое существование. В результате я много лет не могла любить моего сына. Пожалуй, я никогда его не любила, во всяком случае любила не так, как должна была. Твой дорогой отец фактически никогда не жил здесь. Он не был привязан к этой земле, этому небу и деревьям. Он жил и, как я полагаю, живет и сейчас вместе с твоей матерью во Франции на маленьком клочке земли, в маленьком домике с видом на сосны и скалистый берег моря. Вообще-то, это недалеко от того места, где был убит его отец.

После гибели Эндрю я ношу свою прежнюю фамилию, но от фактов никуда не денешься. В церкви осталась запись, и там черным по белому наши подписи. Я счастливо жила с мамой все года, а потом явился он и поработил нас. Я сама позволила ему это, вот в чем дело. Какой я была дурой. Он всегда ходил в сапогах и клал ноги на кофейный столик в мамином кабинете. Крошечный недостаток, я понимаю, но, как это часто бывает, крошечные недостатки собираются воедино, все эти досадные мелочи – как человек разговаривает в деревне со старым дауном, не причиняющим никому вреда, как обращается с животными, как благодарит тебя за что-то, где оставляет одежду перед сном, – они крутятся все быстрее и быстрее и в конце концов перестают быть отдельными и крошечными, сливаются в вихрь, циклон, и он затягивает тебя, сбивает с ног, поднимает в воздух и снова швыряет на землю, избитую и переломанную.

Я вычеркнула его из истории нашего дома. Его мертвое тело я не видела, он не похоронен на нашем кладбище. Он мог вообще не существовать, бедняга Эндрю, если бы не тот факт, что Майкл и ты происходите от него, только – о! – мне хочется думать, что ты другая. Ты наша, ты связана с нашим домом, а не с ними. Гены, гены, они не так и важны, правда?

Ты думала, что я рассердилась на тебя после твоей помолвки, потому что хотела, чтобы ты вышла замуж за Эва? Нет, не поэтому. Во многом я знаю Эва лучше, чем моего родного сына. Он хороший, добрый, милый ребенок, но он сделал бы тебя несчастной. Или, пожалуй, можно сказать по-другому: я не хотела, чтобы ты вообще выходила замуж. Тем более тогда. Выйдешь замуж второпях, расхлебывать будешь долго: браки распадаются, люди меняются – я не хотела, чтобы ты прошла через это, но теперь мы имеем то, что имеем. Девочкам с детства внушают, что они должны быть с кем-нибудь. На самом деле это огромная ложь.

Пожалуйста, переезжай сюда, когда я умру. Пожалуйста. Я так скучаю по тебе, Джульет. Мне так грустно говорить тебе правду, но ты узнаешь ее когда-нибудь. Я слишком стара, чтобы взять телефон и позвонить тебе, и мне ужасно не симпатичен твой муж. Вот такие дела. Я не хочу больше жить: я очень надеюсь, что скоро умру, а ты знаешь, какая у меня сильная воля. Думаю, что в скором времени я покину этот мир и снова встречусь с мамой.

«Построй себе дом в Иерусалиме и живи здесь, и никуда не выходи отсюда». 3 Царств 2:36

День за днем тянулись однообразно, скучно, тяжело; постоянно висела угроза, что Санди даже после выздоровления не вернется к норме. Мэтт уезжал в Лондон и возвращался через день; его приезд всегда сопровождался кризисом. Он абсолютно замечательно общался с Санди, знал, как его развеселить, рассмешить, но часто это означало, что Санди перевозбуждался, общаясь с ним, и потом катился под горку – истерично рыдал, у него поднималась температура. Еще Мэтт орал на докторов – на одного из них, доктора Макинтоша, который высокомерно держался, употреблял непонятные термины и явно считал неуместными какие-либо вопросы; так что Джульет даже радовалась в душе, когда Мэтт вскакивал и орал на него: «Объясняйся по-человечески, парень!» Но в остальном ей хотелось, чтобы он держался спокойнее. Хотя как он мог? Как все они могли?

Один глаз Санди так ничего и не видел; доктора не были уверены, что это когда-нибудь исправится, но Санди был такой маленький, и они не могли сказать ничего определенного. Практичная и не склонная к унынию Джульет пыталась примириться с этим, а Мэтт настаивал, что они могут «что-то с этим сделать». Его настойчивое стремление сделать вещи лучше было заразительным: она уже успела забыть об этом. В ресторане он всегда просил, чтобы они пересели за более удобный и хороший столик; при ремонте он в последнюю минуту менял краски; когда готовил замысловатое блюдо, он мог все выскрести и выбросить, если что-то шло не по рецепту. Это было завидное качество, теперь она это понимала. Но как утомительно быть таким человеком. Или жить рядом с таким человеком.

Вдобавок большая берцовая кость Санди была сломана в двух местах, и, когда Санди подрастет, потребуется еще одна операция. Шрам на голове заживал, и во всех других отношениях все шло нормально, только малыша раздражала необходимость все время оставаться в постели. Назревала новая проблема: как уберечь его от огорчений из-за недееспособности, когда он вернется домой. Мэтт уже строил планы. «Мы сделаем ему мини-тренажер. Я попрошу Гэва сколотить что-нибудь в его мастерской. Необязательно что-то дорогое, Джульет. Обещаю. Там будут планки на разном уровне, а в „Амазон“ мы закажем эластичную ленту и, может, маленькие гантели. Я сделаю для Гэва чертеж».

Джульет питалась как попало, носила странную одежду, найденную в гардеробе, спала, когда удавалось, но только не ночью, когда она лежала, сжав старую подушку, глядела в потолок и ждала, когда сможет выйти в сад и полоть, подрезать, поливать, подкармливать, подвязывать. Заботиться о саде, держать все под контролем, и сад, казалось, благодарил ее за это.

Сэм Хэм забрал «Сад утрат и надежд» – она немедленно позвонила ему, и он приехал к ней со специальным стеклянным футляром, чтобы перевезти картину в «Фентиман», где он под большим секретом позвал трех независимых экспертов для ее верификации, что они и сделали. Иначе в глухие ночные часы, когда она не переживала за Санди, Джульет стала бы волноваться, что кто-нибудь подслушал телефонные разговоры, узнал о картине и явился бы сюда, когда Би и Айла спят, чтобы украсть ее. Закоренелые преступники, такие, которые взламывают сейфы, крадут часы и произведения искусства из галерей Мейфэр и умеют разрезать стекла, пользоваться лазерами и пистолетами с глушителем.