Анук, mon amour… - Виктория Платова

– Думаю, я бы что-нибудь и купил у тебя, Али. Воттолько вряд ли у тебя найдется то, что мне нужно.

– Не стоит обижать меня, сахиб. У Али самый широкийвыбор в Бельвиле. И самые умеренные цены. Так что же вам нужно?

– Манок, – стоящий за моей спиной Иов подбадриваетменя.

– Какой манок?

– Манок для птиц.

– Вы решили приманивать птиц?

– Что-то вроде того.

– В Париже приличных птиц не сыщешь. Как и приличныхлюдей, – замечает Али. – Конечно, я не имею в виду вас, сахиб.

– Конечно.

– У меня есть для вас манок. Очень старинный манок,очень ценный, побывал и в Дамаске, и в Константинополе, перевидал тысячи птиц…Кого вы собираетесь приманивать?

– Крапивников, – после довольно продолжительнойпаузы говорю я. – Маленькая такая птичка – крапивник.

– Как же, как же, – видно, что Али впервые слышитназвание птицы. – Считайте, что все крапивники Франции у вас в кармане.

– Мне достаточно и одного, Али.

– Тогда, может, заказать для вас клетку? Прямо изМарокко, чудную клетку. Я знаю мастеров в Рабате, они делают клетки на заказ. Чтоэто за клетки, это же Альгамбра во плоти, сам Ахмед Аль-Мансур не отказался быот таких. Правда, и стоят они недешево…

«Ищи птицу, Гай», сказала мне Анук. Но о клетке она неговорила ничего.

– Я думаю, с клеткой можно повременить, Али.

– Как знаете, сахиб, как знаете.

Манок, о котором говорил Али, самым чудесным образомвозникает в его руках; Али никуда не отходил от прилавка, он все время был навиду, странно, что я не заметил появление манка.

– Вы только посмотрите, сахиб…

Потрясение, которое ждет меня, не идет ни в какое сравнениес Иовом, готовым принести жертву всевышнему прямо на ладонях Али.

Сверчки и раковины.

Манок – маленькая дудочка с одним отверстием – усеянасверчками и раковинами, мне кажется, что торговец держит в руках нож, лезвиекоторого спрятано в рукаве его рубахи. Нож, когда-то разделивший нас с Анук;нож, столько лет бывший ее спутником, нож, остающийся с ней и сейчас.

Сверчки и раковины.

– Откуда у вас эта вещь?

– Не знаю. Она была всегда.

– Как татуировка? – продолжаю задавать бессмысленныевопросы я.

– Да. Очень старинная вещь. Очень ценная.

– Дайте-ка мне взглянуть на нее.

Это и правда манок. Маленькая дудочка с одним отверстием.Никакого лезвия нет и в помине. Вот только сверчки и раковины… Узор абсолютноидентичен. Что там говорил Али о Дамаске и Константинополе?.. Манок отбрасываетна мою ладонь имбирную тень, когда-то они были вместе – нож и манок для птиц, япочти уверен в этом, они были вместе, и неизвестно, что разлучило их – Дамаскили Константинополь. И в этом они очень похожи на нас с Анук. Очень похожи. Нож– конечно же, сама Анук, потому она и взяла его, он принадлежит ей по праву.Легкомысленный и недалекий манок, самая обыкновенная дудка – конечно же я.

И потому я возьму его, он принадлежит мне по праву.

– Сколько он стоит, Али?

– Так вы его берете?

Глаза Али закатываются, должно быть, он судорожносоображает, какую сумму с меня содрать. И мучаться не стоит, я готов заплатитьлюбую, ведь манок принадлежит мне по праву.

– Да. За сколько вы его продаете?

– Вообще-то эта вещь не имеет цены…

– Любая вещь имеет цену.

– Эта – нет.

– Я готов заплатить, Али. Мне нужен этот манок.

– Я же сказал, сахиб. Цены у нее нет. Берите так.

– То есть как это – «берите»?

– Берите и все. И эти ваши… крапивники… обязательноприлетят.

* * *

…Вестей от крапивников нет.

Их нет, хотя я с упорством конченого идиота дую в дудкупочти каждый вечер. Для удобства я перетащил во внутренний дворик одно изкресел со второго этажа (наверняка, в жилых комнатах Линн нашлось бы что-нибудьменее громоздкое, но в них я не захожу). «Возвращайся к нам опять, Джимми Дин,Джимми Дин», переложенная на птичий язык, не имеет никакого успеха. К клумбе сулитками я стараюсь не подходить, то же происходит и с пинией. Но если улиткитеперь вызывают во мне лишь брезгливость, дела с пинией обстоят сложнее.

Я боюсь ее.

Страх спрятан глубоко внутри, но я почти ежесекундночувствую его незримое присутствие, он отложил личинки в самых потаенных уголкахмоего тела; мне остается только надеяться, что то, что из них вылупится, –не улитки.

Я слишком часто прикасался к мозаичному красноватому стволуруками, не нужно было этого делать. Не нужно. Теперь и мои руки время отвремени покрываются сукровицей, иногда – в самый неподходящий момент. Последнийраз это произошло неделю назад, на презентации «Kothbнго», богемноммероприятии, от которого у меня с самого начала сводило скулы. Все выдержано вафриканском стиле, Анук умерла бы со смеху, глядя на это действо. В обслуге –ни одного белого, ни одного одетого, сплошь ленивые сенегальские отбросы издвадцатого округа, которые Мари-Кристин успешно выдает за самых настоящихнубийцев. Но справедливости ради нужно заметить: в набедренных повязках и соснопом амулетов на груди они выглядят почти эпически.

Маджонг прибывает на презентацию в красном спортивном«Ягуаре».

Я бы хотел быть Маджонгом, или «Ягуаром» Маджонга, или – накрайний случай – его подружкой Лулу, лишь бы избавиться от ощущения липкойкрови на руках.

Я никогда не буду Маджонгом, и крапивники никогда неприлетят.

Когда мне надоедает смотреть на безжизненные ветки пинии, яменяю объект наблюдения: теперь это единственное окно на восточной стене,примерно на уровне третьего этажа. Есть еще одно окно и на северной, почти подкрышей, прямо против входа во внутренний двор. Но оно заложено кирпичами. Вединственном окне на восточной стене никогда не бывает света.

Я, во всяком случае, ни разу его не видел.

Да и само окно кажется потускневшим, давно не мытым. Никакихштор, никаких жалюзи, никакого движения за мутными стеклами. Это тем болеестранно, ведь восточная стена принадлежит вполне респектабельному жилому дому,стоит только выйти из букинистического, пройтись до конца квартала и свернутьнаправо – и ты сразу же наткнешься на его фасад.

Консьерж дома, с которым я знакомлюсь (просто так, изпраздного любопытства), оказывается русским, лет тридцать прожившим во Франции,но так до конца и не забывшим родной язык. Это существенно облегчает дело:несколько русских фраз – и я становлюсь обладателем почти эксклюзивнойинформации: на третьем этаже живут преуспевающий адвокат и не менеепреуспевающий врач-проктолог, окна их квартир выходят на улицу, никаких другихжильцов (и окон с противоположным улице видом) на третьем этаже нет. Я могуверить консьержу или не верить ему, но представить, что заброшенное окнонаходится в квартире адвоката или врача-проктолога, тоже как-то не получается.