Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вечером можно было бы надевать стихарь[148], – усмехнулся отец Кевин.
Я нашла это очень забавным, и даже Питер внес свой вклад в общее веселье.
– А сутану можно и приталить, – предложил он.
Я даже смеяться перестала – настолько меня удивило его знание о том, что у женщин – и у меня тоже – есть талия. Остаток вечера мы провели, убеждая друг друга в том, что войны не будет и что англичане сдержат свое обещание и введут гомруль.
Я сказала:
– Армии выстроятся вдоль границ, а генералы пошлют аэропланы посмотреть, как там дела. Те увидят многие и многие акры, занятые вооруженными людьми, и доложат командованию, что идти там просто некуда, потому что солдаты натолкнутся друг на друга. Так чего воевать?
К этому моменту я выпила уже несколько порций виски. Я была рада, что договорилась с Господом только насчет вина, а остального алкоголя наша сделка не касалась. Наверняка Он не возражал. Особенно в тот день, когда Ирландия отпугнула Англию. И теперь все казалось возможным. Свободная Ирландия. Мир во всем мире. Мы с Питером… Поженимся? Почему бы и нет? При таком-то персональном купидоне, как отец Кевин, который всячески подталкивает нас друг к другу. Я представила себе херувима с луком и стрелами, каких изображают на открытках ко Дню святого Валентина, но только с лицом отца Кевина. И так захохотала, что Питер похлопал меня по спине, решив, что я поперхнулась. Его ладонь была очень крепкой на ощупь. Остальной мир уплыл куда-то в сторону.
Когда дождь прекратился, было уже почти девять часов. Моя одежда достаточно высохла, а я достаточно протрезвела после множества чашек крепкого чая, чтобы можно было вернуться в раздевалку и снова переодеться.
В прихожую мы вышли все вместе, и я была уверена, что Питер предложит проводить меня домой. Но пока мы стояли там втроем, в дверь вестибюля постучали. Дежурных уже не было, и Питер сам потянул за железную ручку.
На пороге стоял курьер.
– Телеграмма, – сообщил он.
Доставка в воскресенье вечером. Кто-то заплатил за это целое состояние, думала я, пока Питер давал юноше франк.
– Это мне, – сказал Питер.
– Что, еще новости? – спросил отец Кевин.
Питер кивнул.
– Есть жертвы, – сказал он и протянул телеграмму отцу Кевину. – Солдаты, пропустившие волонтеров, были из полка собственных его величества шотландских пограничников, – сообщил мне Питер. – Они на Бечелорс-Уок встретили толпу жителей Дублина, которые стали насмехаться над «Томми». А те открыли огонь по толпе. Убили женщину и двоих мужчин, а еще тридцать восемь человек ранены – и все это прямо в центре Дублина. Причем это были не волонтеры и не члены гражданской армии – простые дублинцы.
– Черт, – сказала я. – Черт, черт, черт…
Я надела свою влажную одежду и ушла. Отец Кевин и Питер, похоже, этого не заметили.
Через два дня Австрия объявила войну Сербии. Россия начала мобилизацию. Германия подтянула свои войска и первого августа объявила войну России. Немецкая армия вошла на территорию Люксембурга, и третьего августа Германия объявила войну Франции.
Молодые люди толпами направлялись на вокзал Гар де л’Эст, распевая «Марсельезу» – Marchons, Marchons[149]! Замечательная песня, благодаря которой война стала казаться почти забавой, наполненной славой. По пути в Ирландский колледж я попала в такую группу.
Высокий молодой человек размахивал над головой своим галстуком, точно флагом. Мне хотелось протянуть руку, схватить его за рукав и сказать: «Не уходите. Не заставляйте свою мать ходить по кладбищу между рядами могил, выискивая ваше имя». Он почувствовал на себе мой взгляд и остановился. Ну же, скажи ему. Но я молчала. Вместо этого достала из сумки свою «Сенеку» и спросила, можно ли мне его снять.
Он пришел в восторг от этой идеи и крикнул друзьям, чтобы они подождали. Теперь они все жались друг к другу. Словно футбольная команда позировала для победного фото.
– Я пошлю это вашей матери, – сказала я ему.
Но они уже ушли, продолжая распевать на ходу:
– Aux armes, citoyens, Formez vos bataillons, Marchons, marchons![150]
Кто из этих мальчиков, только что сфотографированных мной, скоро погибнет? Но я была жива, и Питер Кили тоже. Теперь я понимала спешку тех пар, которые приходили к отцу Кевину, чтобы срочно жениться. И знала, почему святой Валентин хотел продолжать венчать людей, хотя для него это означало мученичество. Жизнь против смерти.
Marchons, говорите? Что ж, я тоже пойду. Пойду прямо к двери Питера Кили и громко постучу в нее. Плевать я хотела на всякие условности, церемонии, законы брегонов, падших женщин. Я собиралась забрать его к себе на квартиру, где мы всю ночь будем заниматься любовью. А завтра утром я возьму билет на ближайший пароход, направляющийся в Нью-Йорк. Займу денег у мадам Симон, если понадобится. И когда я доберусь в Чикаго – вместе с Питером, – то всем и каждому кое-что скажу. Что чудом спаслась и жила на острове. Что у меня амнезия. С Питером мы как-нибудь справимся с Тимом Макшейном. Я еду домой, он едет со мной, вот и все, очень просто.
Однако, когда я добралась до Ирландского колледжа, Питера там не оказалось. Он снова уехал в Левен.
ВЕЛИКАЯ ВОЙНА, 1914–1918
Август, 1914
Какими же идиотами были мы все – я, мадам Симон и даже отец Кевин – в самые первые дни войны! Частично из-за газет, которые одна за другой публиковали статьи про отважных французских солдат и успехи l’Offensive à outrance[151]. Генералы учли ошибки прошлой войны. Армия теперь атаковала, а не просто защищалась. Первой ее целью был Эльзас. Я была так же глупа, как и все остальные. «Ле Монд» купил мое фото студентов, которые с песнями отправлялись записываться в добровольцы. Они напечатали его на всю первую страницу с крупной подписью: «Esprit de Corps»[152]. В комментарии указывалось, что эти студенты олицетворяют собой лозунг: «Victoire c’est la volonté»[153]; воля победить непременно приведет к победе.
– Страсбург будет свободным, – сказала мне мадам Симон в четверг, 6 августа. – Народ поднимется, чтобы поддержать своих французских освободителей. Посмотрите на это.
Она показала мне статью, в которой приводилось высказывание одного французского генерала, обещающего «быстрый удар и минимум жертв».