Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Разнобой в обозначении элиты руси в трёх договорах соответствует языковой и стилистической гетерогенности этих текстов, о которой было замечено выше. Проще всего объяснить эту гетерогенность можно тем, что каждый из договоров переводился разными лицами, работавшими в той или иной степени в русле церковнославянской традиции перевода. Разумеется, это обстоятельство не снимает вопроса, почему, собственно, переводчики колебались и передавали одно греческое слово то так, то иначе. Причина, очевидно, в том, что то реальное явление, которое они имели в виду (а может быть, непосредственно перед глазами) и которое в греческом тексте было обозначено словом, было таковым, что оба славянских слова – князь и бо(л)ярин – с одной стороны, подходили к нему, а с другой – каждое само по себе обозначали не вполне точно. Попытаемся выяснить, что это было за явление.

В самом общем виде те лица, которые обозначены как «светлые и великие князья и великие бояре» или «всякая княжия»[780], или только как «бояре», и которые оказываются между «великим князем» и «русью всей», выступают как правящая верхушка древнерусского государства, а слово, которым они обозначались в оригиналах греческих договоров, имело смысл довольно общий и неопределённый. Можно ли как-то более детально охарактеризовать этих лиц по данным договоров?

Меньше всего дополнительных данных можно извлечь из договора 971 г. Упоминание «бояр» там выглядит более или менее формально-этикетно. Хотя князь клянётся от их имени, ясно, что при заключении договора вместе с ним присутствовали далеко не все представители знати древнерусского государства– ведь договор подписывался в Болгарии в походных условиях, кто-то из них был в войске с князем, но многие наверняка находились на Руси. Князь клянётся и вообще за «русь всю», но это не значит, что эта «вся русь» сидела рядом с ним при составлении договора.

Правда, А. А. Горский высказал недавно мнение, что в сообщении договора о клятвенном его заверении «русь вся» – это войско, бывшее тогда при Святославе, а бояре – «привилегированный слой» этого войска и «служилая знать». Так как из самого текста договора это прямо не следует, историк приводит в качестве аргумента соображение, что, как и при заключении договоров 911 и 944 гг., в 971 г. клясться с князем должны были и его люди, а «клясться вместе со Святославом под Доростолом могли только его дружина и "вой"»[781]. Однако в договоре 971 г., в отличие от договоров 911 и 944 гг., не упоминается специально ни о каких обрядах (клятва на оружии и пр.), которые Святослав и кто-то вместе с ним совершали бы для подтверждения своих обещаний. Обещания и заклятия фиксируются только устные. Причём собственно о клятве говорится несколько раз только от имени Святослава в единственном числе: в начале «кляхъся и утвержаю на свѣщаньѣ семь роту сво», потом в конце «якоже кляхъся». Даже упомянутый в договоре Свенальд нигде при этом не фигурирует и не подразумевается. Главное языческое заклятие приводится, действительно, во множественном числе: «да схранимъ правая съвѣщанья, да имѣемъ клятву от бога, въ его же вѣруемъ в Перуна и въ Волоса скотья бога» и т. д.[782] Но ничего странного в этом нет: как обещать больше не воевать против Византии, так и заверить эти обещания заклятиями Святослав вполне мог от имени всех, кто признавал его «великим князем рустем» – он был в ответе за «всю русь» вне зависимости от того, находились ли те или иные её представители в тот момент рядом с ним в войске или где-то ещё; и то, что в этих заклятиях он переходит на множественное число, вполне естественно, если не подходить к тексту формалистически.

Можно обратить внимание на определённую динамику в употреблении слов «бояре» и «князья» от договора 911 г. к договору 971 г.: в первом договоре говорилось в основном только о князьях, а бояре упоминались только однажды, в договоре 944 г. бояре и князья равноправно фигурируют, а в 971 г. упоминаются только бояре без князей. Но для этого «вытеснения» князей боярами можно подыскать разные объяснения. Возможно, это был результат стабилизации терминологии в самой Руси, где к 970-м гг. звание князей закрепилось за членами правящей династии. Если, обращаясь вслед за А. А. Горским к конкретным обстоятельствам заключения договора 971 г., предполагать, что в болгарском походе иные представители правящей династии, помимо Святослава, не участвовали (ни в летописи, ни у византийских хронистов о них не упоминается), можно объяснить и умолчание договора о «князьях». А может быть, дело здесь просто в усилении того уподобления «государственной» структуры Руси византийской, о котором было выше замечено, – как применительно к грекам писали о «болярствии», так и о руси постепенно стали говорить только о «болярах». Эти объяснения можно иметь в виду, но надо признать, что они (и возможные иные) гадательны.

Из договора 911 г. складывается впечатление об известном равенстве между Олегом и «князьями»/«боярами». Во всяком случае, они находятся в равном положении в том отношении, что никто из них, включая Олега, не присутствует при заключении договора, но их вместе представляют 15 человек, «послании» от их имени (причём только от их имени– в отличие от договора 944 г., где послы представляют и «всѣхъ людии Руския земля»).

На различие в статусе между Олегом и остальными князьями-боярами намекает как будто то, что в первой фразе договора эти последние указываются «под рукою его». Однако на основе одного этого указания делать далеко идущие выводы о некоей вассальной или какой бы то ни было другой зависимости было бы крайне неосторожно[783]. Слова «сущие под рукою» – такая же калька с греческого слова или устойчивого греческого выражения (), как и многие другие обороты в договорах[784]. Это выражение употребляется в договоре 911 г. и в самом неопределённом смысле для обозначения вообще всех тех, кто признаёт власть Олега – «иже суть подъ рукою его сущих руси». В другом случае «князья» даже и прямо как будто отделяются от тех, кто состоит «под рукою» Олега: «къ княземъ же свѣтлымъ нашим рускымъ и къ всѣмъ, иже суть под рукою свѣтлаго князя нашего». Но это разделение, конечно, настолько же условно, насколько условно вообще само греческое выражение применительно к руси X в. Последовательности и точности в использовании этого выражения нет, и содержание его, очевидно, самое общее и чисто символическое – имеется в виду лишь признание власти или авторитета Олега. Не случайно, что в договорах 944 и 971 гг. оно не используется, хотя в последнем говорится похоже: «подо мною русь, боляре и прочий».