Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)

— Та ни, клянусь! Жертва будет он — агент проклятый! Перехожу к моему личному варианту!

Федя притормозил возле указателя сотой мили, увидел внизу небольшую бухту и пирс, уходящий в волны.

Он заехал на пирс, вышел из машины, посмотрел на часы. Было без пяти шесть.

А из кустов обрыва над бухтой поднимался Шкаф. На плече его была ракета «Стингер».

Федя снова глянул на часы — стрелка продвинулась на две минуты.

Шкаф, щуря пылающий жаждой глаз, устанавливал прицел «Стингера».

Федя уселся на пирсе, свесив ноги вниз, еще раз глянул на часы — до шести оставалась минута.

Шкаф нажал курок. Ракета понеслась к пирсу.

Чьи-то руки, высунувшись из воды, рванули сидящего на пирсе Федю за ноги вниз.

Ракета ударила в Федину машину, взлетел фонтан огня, пирс рухнул.

Шкаф на обрыве удовлетворенно дунул в несуществующее дуло «Стингера».

Огонь, дым, пепел, обломки машины и пирса оседали в океан. А из его волн появились Федя и Мэри.

— Зачем… вы это… сделали? — отплевывал воду Федя.

— Я отвечаю за вашу безопасность! — напомнила Мэри.

— Но я не умею плавать!

И Федя камнем пошел на дно. Мэри нырнула за ним.

А Шкаф при виде всего этого изумленно застыл, потом с ревом переломил стальной «Стингер» о колено и решительно выхватил из-за пояса мясницкий топор.

Мэри пыталась привести в чувство распростертого на спине Федю. Он безжизненно трепыхался в ее руках. Оставалось одно — искусственное дыхание по методу «изо рта в рот». Она накрыла рот Феди носовым платком, набрала полные легкие воздуха, склонилась над Федей, потянулась губами к платку… но в последний миг Федя одной рукой сдернул платок со своих губ, а другой привлек ее к себе. Мэри выдала ему град пощечин.

Из океана уже торчал только краешек садящегося солнца. В наступавших сумерках Шкаф с топором полз к берегу через кустарник.

Выглянув из последнего куста, он увидел Мэри и Федю, но до них было песчаное пространство, которое следовало как-то преодолеть. У куста лежала вверх дном рыбацкая лодка. Шкаф нырнул под нее… и лодка поползла по песку.

Мэри послушала портативный приемник и сообщила:

— Вертолет будет через полчаса.

Федя лежал на берегу, а вокруг лежали его брюки, сорочка, носки, туфли.

— За полчаса моя одежда не высохнет. Не будем спешить…

— Спешить надо! Они могут повторить попытку убить вас, смертельно ранить…

— А-а, — отмахнулся Федя, — у полковника Петренко семь смертельных ранений. И все — в голову!

Лодка подползла так близко, что Мэри увидела ее.

— Да, надо же развести костер для посадки вертолета. Встаньте, помогите мне поджечь эту лодку!

Услышав такое. Шкаф под лодкой выпучил глаза.

Федя нехотя поднялся и перевернул лодку. Шкафа под ней не было. Только лежал топор.

— О, и топор есть, — сказал Федя, — сейчас мы ее порубим…

— И принесите одежду, пусть сохнет у костра.

Федя отправился за своей одеждой. Мэри бдительно повела биноклем вокруг.

Из песка высунулась рука Шкафа, потянулась за топором.

Мэри опустила бинокль — рука нырнула в песок.

Вернулся Федя, взял топор, отрубил доски от лодки, положил прямо на то место, откуда высовывалась рука Шкафа, и Мэри чиркнула спичкой…

Костер весело пылал в темноте, окутавшей бухту. На палках сушилась одежда. Федя и Мэри глядели на пламя.

— Я люблю смотреть на огонь, — сказал Федя. — В этом есть что-то первобытное!

— Да, — задумчиво согласилась Мэри, — вот так когда-то сидели у костров наши предки, пели песни…

— Нет, они жарили на огне добытого мамонта!

— Есть хочется, — вздохнула Мэри и потянула носом. — Откуда так пахнет шашлычком?..

Раздался дикий рев, земля под костром разверзлась, выскочила огненная фигура, живой факел бросился в океан и горящей завывающей торпедой понесся к горизонту.

Шкаф — волосы сгорели до бильярдной лысины, левое ухо совершенно черное — яростно орал:

— Артист, дайте последний шанс, я этого агента — у гроб, у могилу, у преисподню закопаю!

Артист — в образе Никиты Хрущева — стучал ботинком по трибуне.

— Это я тебя закопаю! Как проклятый капитализьм! Болван! Слабак! Пидерас! А завтра еще прибывает шейх…

— Клянусь, Артист, насчет шейха все будет о’кей!

— Да уж, если ты и тут проявишь гуманизьм, я тебе покажу кузькину мать! — Он пригляделся к Шкафу. — А чего это ты такой… черноухий? Что это за абстракционизьм?

— Та разве ж у наших жлобов хоть кусочек кожи допросишься? — вздохнул Шкаф. — Пришлось взять у одного негра орган для пересадки.

— Вот яркий пример дружбы народов! — одобрил Артист-Хрущев. — Предлагаю отдать товарищам неграм всесоюзную здравницу Крым!

Советские и американские разведчики шли по коридору с ковровой дорожкой, бюстом Ленина и с табличками на дверях — фамилия и должность: «инструктор», «завотделом», «секретарь».

— Следуя принципам социальной справедливости, — рассказывал Генерал. — наша партия отдает свое имущество народу. Спецполиклиники — инвалидам, спецдачи — детям, спецстоловые — многодетным семьям, ну и спецкладбнща — естественно, ветеранам войны и труда… А здешний обком выступил с интересной инициативой: отдал свое здание под тюрьму строгого режима. Для коррумпированного партийного аппарата. Получилось удобно: был кабинет — стала камера.

На дверях были тюремные глазки. Генерал приоткрыл глазок под табличкой «Первый секретарь». Шеф заглянул туда.

За столом буквой Т с несколькими телефонами под портретом Маркса человек в полосатой робе арестанта нервно набирал телефонный номер.

— Ну вот, — подытожил Генерал, — очень удобно: каждый сидит на своем месте)

— Да, — кивнул Шеф, — как сказать русский пословиц: не место красит человека, а человек красит яйца!

К Генералу подбежал Адъютант.

— Агент Соколов просит разрешения на срочную операцию!

— Аппендицит? — Посочувствовал Генерал.

— Нет, операция «Шейх». — Адъютант показал американскую газету, прочел: — «В Нью-Йорк прибывает один из самых богатых людей мира шейх Абу-Табу-Рет со своим любимым гаремом». Наш агент просит разрешить срочную операцию — один на один.

— Сокол Орлов!.. Э-э, орел Соколов! — Генерал подмигнул Шефу. — Слыхал? Один на один с гаремом!

— Извините, с шейхом, — уточнил Адъютант.

Из кабинета-камеры «первого секретаря» донесся крик. Генерал заглянул в глазок. Мужчина в арестантской робе шумел по телефону:

— И учти, если до обеда не починишь парашу, положишь партбилет!

Личный самолет шейха — а это было видно уже по тому, что фюзеляж лайнера, как голову истинного араба, украшала белая накидка с черным обручем — приземлился в аэропорту Нью-Йорка.

На трапе появился шейх — в такой же накидке с обручем, чернобородый, с черной пиратской повязкой на правом глазу. Рукой, каждый палец которой был унизан десятком перстней, он помахал корреспондентам с фототелекамерами. Хорошенькая стюардесса поклонилась ему на