Испытание временем - Виталий Храмов

Мечтал ты, Витя, быть знаменитым? Ладно, не скромничай, каждый мечтает. В глубине души. Всяк хочет след о себе оставить в истории. Хотел? Получи, распишись! Кушай, не обляпайся! Тошнит? Это твои проблемы! Разве нет? Ты кто? Пустота. Так делай, что должен! Остальное – потом. После войны, после выполнения планов, заданий, поручений. После смерти. Тогда отдохнёшь. Вперед, Витя! Время – не ждёт. Ты – уже – не ты! Ты – Медведь! Стальной Сталинский Медведь! Работай!

– Как фамилия?

Он называет. Долго вспоминаю:

– Антон-комбат. Москва. Начало 1942 года. В Москве мы пересекались. Жив сын?

– Ранен был. Лечился. Вот в отпуск приезжал. В газете про тебя статья была, он и сказал, что воевал с тобой. Отчаянный, говорит, человек. Далеко пойдёт, если не убьют.

А я о чём? В газете – статья. Заткнись, пешка! Е2-Е4! Вперёд и с песней!

– Почти убили, отец. Антону отпиши, привет передай. А парня забираю. У меня таких целая команда. С завода на завод переходим, шорох наводим. Техноосназ.

– Техноосназ? Не слышал.

– Услышишь ещё! Земля – она не только круглая, но и маленькая. Вот на Урале знакомого встретил. Маленькая Земля. Очень маленькая. Ничего, там, в космосе – много места. Немца одолеем – на Марс полетим. Будем там города строить и яблони сажать.

– Это когда же? На Марс?

– Скоро, отец, скоро! Вот как эти твои дяди Федоры и тёти Клавы подрастут – так и полетим!

Беру парня за руку. Малыш, а смотрит на меня глазами старика.

– Идём, Дядя Федор, буду тебя у родителей отпрашивать.

– Сирота он. Детдомовский. Тут, на заводе, все они и живут. Тут мы их и кормим, – отвечает директор.

Я не сдержался, матюкнулся.

– Ну, пойдём, Дядя Федор. Познакомлю тебя с Маугли. Он тоже сирота.

– А Балу?

– Балу?

– Его учитель, медведь.

– Я – Медведь. Я буду тебе учителем.

Хоть и Дядя Федор, хоть и начальник цеха, а всё одно ребёнок. Тетя Клава стоит у станка, тряпичную куклу обнимает. С куклой она не так боится такого большого и страшного дядю Медведя, что забирает их Дядю Федора.

Ненавижу! Дети встали к станкам! Ненавижу немцев и их натравливателей. Весь их долбаный Евросоюз! Весь их проклятый «Комитет 300»!

Едем на убитой полуторке. Товарищ генерал-лейтенант госбезопасности трясётся вместе со всеми. Правда, всех нас – я, Кельш, Прохор и два бойца охраны. Брасень отказался ехать. Его уже один раз обломали. Осадочек остался.

Едем мы искать родной дом Прохора. Его мать. От воспоминаний о которой у меня до сих пор смятение в душе. На поиски Дарьи мне даже не пришлось «уходить в самоволку». Таким было задание. Одно из заданий.

Мы летаем из города в город, коршунами, хищными и голодными, налетаем в какой-либо завод, фабрику, рудник, КБ. Решаем там задачи, развешиваем звездюлей. Кому – звезду, кому – люлей. Кому – награду, кому – фингал под глаз, кому – повестку в трибунал, летим дальше. Мы – техноосназ Сталина!

Теперь нам надо найти дом Прохора и его мать. Группы поисковиков уже умыли руки – обломались. Нет ни села, описанного мною, ни церквушки, где я причащался перед подвигом ратным. Тем более нет «единорогов».

Моё здоровье мне не принадлежит. Поэтому задание: найти, пройти «капремонт», установить «контакт», провести «вербовку». Желательно свадьбой. И плевать, что я женат. Раскушали, что такое Прохор, аппетит разыгрался у Больших Игроков. И все они уже далеко не юных лет. Болячки давят.

Стране нужно это чудо с ясными глазами и русыми косами. Нет у нас биореактора. Но есть Даша. И Сталин тоже человек. Тоже болеет, стареет. И его здоровье тоже не только его забота. А вот и наша, тоже. И генералы-маршалы у нас болеют, погибают. Хотя бы спасти Черняховского и Ватутина. Такого уровня командиры даже не штучный товар – эксклюзивный. Общечеловеческого масштаба!

Одно из заданий. Из тысяч заданий.

Третий раз проезжаем нужное место. Нутром чую – вот оно! Но нет контакта!

Останавливаю машину, спрыгиваю. Иду пешком. Вот как нематериальная мембрана. Прохожу её, но сбой – ничего не изменилось. Прохор описывает свои ощущения так же. Нас не берут. Нет доступа.

Абидна, слющай, да?

В отчаянии сел на снег. Прохор – рядом. Молчим. Любые слова лишние.

– Простынете, служивые.

Смотрю: дед. В волчьем тулупе. И медвежьей шапке. Встаю, иду навстречу, кланяюсь в пояс:

– Здравствуй, отец.

Потому что узнал я этого деда. Он медведю кланялся, а потом его освежёвывал. Дед молвит человеческим голосом:

– Не сын ты мне, странник. Сыны мои давно голову сложили. Настал и мой срок.

Тьфу, попутал сказки. Каким «человеческим голосом»? Отвечаю:

– Не спеши хоронить себя, старче. Мы тут с пути сбились. Дарью Алексеевну приехали проведать, здоровье поправить. Не подскажешь нам путь?

– Нет вам Пути. Беспутные вы. А ты, вой, ещё и кащееву шкуру напялил.

– Она мне выживать помогает. И видеть даёт. Поломала меня судьба, отец. Руками зверолюдей-нехристей поломала.

– Не ведаешь Пути своего, вот и корёжит тебя.

– Не ведаю. Беспутный я. Путь – ищу. Ты не укажешь нам дорожку до Дарьи Алексеевны?

– Лукавишь! Не беспутный ты. Выбрал ты свой Путь. Потому кащея шкура тебе и дадена. И ослеплён ты, ибо правды не видишь.

– А в чем она, правда?

– Сказать могу. Поймёшь ли? Важные вещи – простые. А простые – сложны для понимания.

– А ты попробуй.

– Путь твой – кровавый.

– Так и есть, – кивнул я.

– И чем дальше ты будешь по нему идти – тем больше крови. Ты зальёшь землю кровью. И это истина.

– А истина вечна. Да, отец. Путь мой – кровавый. И дальше я иду по нему, чтобы ещё больше крови пролилось.

– Виктор Иванович, что ты такое говоришь? – оторопел Прохор.

– А в чём он не прав? Мало я людей убил? А оружие, что мы проталкиваем, подталкиваем – не для смерти ли?

– Так то же немцы! Ты сам говоришь – зверолюди-нехристи.

– А они от этого не люди? – покачал я пальцем «ни-ни-ни» перед носом Прохора. – Озверели, да, нехристи, а кто ж они? Убивать их за это? Может, и всех узбеков, арабов разных – порежем – тоже нехристи же? Мусульмане же. Всё одно грех. Или наших учёных и коммунистов – к стенке. Тоже атеисты, нехристи. Каждый волен верить в то, на что хватит сил. И зло чинить за то нельзя. Немцев мы убиваем не за то ведь.

– Сам сказал.

– Это я сказал не в вину им, а охарактеризовав двумя словами всю ситуацию. Можно иначе – в бою, озверевшие в горячке битвы европейцы выбили мне глаза и ранили в спину. Как короче? А дедуля меня правильно понял, так, отец? – спросил я старика, потом добавил: – Но, отец, я сознательно выбрал этот Путь. И пройду по нему – до предела.