Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Как только Прин поняла, чего он от нее хочет и для чего ее сюда поселили, слезы у нее сразу высохли.

– Нет, – сказала она. – Не хочу.

– Да я понимаю, – поспешно сказал Карвен – почти с облегчением, как будто разделался с неприятной обязанностью. – Раз у меня работы нет, всё такое… А ты уверена? Может, тебя надо долго упрашивать? Девушки это любят…

– Нет! – повторила Прин. – Ничего не выйдет.

Вместе со слезами ушли и слова, которые она начала было произносить: что его безденежье ни при чем, что он ей даже нравится, что он не так ее понял. Карвен, уходя, обернулся и сказал:

– Скоро Тратсин придет, принесет тебе кое-какие вещи. Сказал, что задержится на часок, чтобы мне не мешать. Браган, знаешь, сейчас не больно охота любиться, так что он, думаю, тоже тебя попросит.

Вот о чем они шептались, подумала Прин, когда он ушел. Куда ее девать, что она должна делать, кто будет первым, кто следующим…

Именно так это делается во всех маленьких городках.

Она не испытывала ни гнева, ни смущения. Даже не обижалась. Просто те места, которые от смущения обычно пылают, теперь пробирало холодом: щеки, подколенки, затылок. Прин померзла, пока Карвен не скрылся из виду, а потом вышла на дорогу. Перед ней открылись мост, мастерская, дома за ней.

– На что мне сдался этот городишко? – произнесла она вслух. Быть местной придорожной шлюхой с грязным ребятенком, играющим во дворе, ей уж точно не хотелось. Она провела руками по платью, подаренному госпожой Кейн. Сначала блудливые руки Лиса, потом сводник на Мосту Утраченных Желаний, деньги, которые госпожа уплатила за поцелуй… и два солдата в гостинице! Зачем ей это надо? Сговорились они все, что ли?

Возможно, она еще вернется в этот город, но сейчас не хочет в нем оставаться. Рожать в этом шалаше у дороги? Она здесь задержалась лишь потому, что Браган отнеслась к ней участливо, но на примере Элламона хорошо понимала, что Браган и Тратсин – переспит он с ней или нет – больше не будут ее друзьями. Да, люди они хорошие, добрые, щедрые, но не знают, как еще можно поступить с пришлой беременной девкой.

Следующая мысль предстала ей, как слова на пергаменте: «Мой отец тоже однажды пришел в такой город. И покинул его».

Он тоже был чужим в Элламоне и оставил ее мать с ребенком. Ушел он в армию и умер там от горячки, но первым делом ушел – вот из такого же города. И если она, Прин, пришла в Енох, то может с тем же успехом уйти. Ребенок, правда, при ней останется, ну так что ж. Она родит его в другом месте, не в этом захолустье, где у всех на уме одна только работа. В армию ее не возьмут, зато и горячку она не подцепит. Должна же быть хоть какая-то польза от воображаемого отца?

Тратсин говорил, что по этому мосту как-то прошли солдаты… Может, и ее настоящий отец прошагал здесь в рядах настоящей императорской армии? Кто знает, какие горькие воспоминания умерли вместе с ним в миг его настоящей смерти? Когда Прин поняла, что никакого воображаемого отца у нее нет, а был настоящий, такой же человек, как она, Браган и Тратсин, всю ее решимость как ветром сдуло. Где бы он ни умер – человек, которого она никогда не знала, – родился он в таком же маленьком городке, как и мать, как и она сама. Прин стояла на дороге и плакала, держась за живот. Она очень устала и замерзла, несмотря на теплую ночь.

Если она останется, то сможет делать какую-то другую работу: воду таскать, помои выносить, собирать осколки камня в карьере. А нет, так наймется к людям побогаче для работы в доме или в саду. Могла бы нянчить чужих детей, учить их читать и писать, как учила бабушка ее, семилетнюю. Но Тратсин и Браган ей, матери незаконного ребенка, своих детей не доверят, а богатые будут воротить от нее нос, как и бедные. В этих городишках всегда так. А дорога на каменоломню пролегает мимо ее шалаша. Прин не то чтобы ужасала безнравственность навязанного ей занятия – просто она знала по Элламону, что другого ей здесь не видать. Это знание внедрялось в нее по капле и проточило русло, как бегущий к морю ручей: если попадешь туда, обратно уже не выберешься.

Вот что ужасало ее, вот что сковывало.

Скоро придет Тратсин и что-то ей принесет. Он хороший человек, добрый. Он наверняка претерпел многое от Марга и Малота, если не от солдат на мосту, но покоряется этому, зная, что ничего поделать нельзя. Быть может, он мог бы понять, как безнадежно она заблудилась в жизни. Быть может, побыть с ним было бы лучше, чем полное одиночество.

Вслед за молнией на этот раз прокатился гром, и на дорожную пыль, вместе с тенями от листвы, легла тень меча. Вот клинок, а вот рукоять, будто меч висит в воздухе. Да не один клинок, а два, вровень друг с другом.

Тень отбрасывал нож Тратсина, воткнутый в дерево. Он был нужен для работы и не походил на оружие, но свет при вспышках молний проходил сквозь листву так, что тень получалась двойная.

На плечо упала капля, за ней другая. Озноб, пробиравший Прин, усилился. Взять с собой еду? Нет, она несъедобная. Взять нож? Нет, он нужен Тратсину, к тому же нож Ини так и торчит за поясом. Из всех ее новых знакомых права оказалась опять-таки госпожа Кейн: никакая женщина в маске и с двойным мечом не придет ей на помощь. Этот клинок принадлежит мужчине, который скоро вернется за ним. Довольно того, что ей помогла его тень.

– Нет, не останусь я здесь, – прошептала Прин и ровным шагом, будто и не думала принимать столь трудное решение, пошла к перекрестку.

Будь это другой рассказ, Прин чуть позже, когда хлынул дождь, нашла бы нишу в придорожной скале и лежала бы там, зарывшись в сухие листья, глядя на ливень и вспышки молний – а утром, когда она отошла бы в лес по малой нужде, взятые для подтирки мокрые листья окрасились бы кровью.

Посмотрев на них, Прин разрыдалась от облегчения и после почти не плакала. Придя по южной дороге в другой городок, она увидела у постоялого двора знакомую крытую повозку, помедлила и вошла в ворота. Скоро все трое встретились вновь. Парни спрашивали, куда она подевалась, но Прин лишь посмеивалась и говорила, что решила немного побыть одна. Парни раздобыли где-то денег для обильного ужина – они заночевали здесь, чтобы спрятаться от грозы.

– Давайте спросим, есть ли у них двойная похлебка – всё прочее в этих местах и в рот не возьмешь.

Похлебки не было, но хозяйка подробно о ней расспрашивала. Парни не говорили, откуда у них деньги, да Прин и не допытывалась. Они снова пустились в путь. Вечером на небе опять сверкали зарницы, но дождя, кажется, не предвиделось. Сготовив ужин вместе с младшим, как будто никуда и не отлучалась, Прин лежала, как обычно, в обнимку со старшим.

Младший, по ту сторону костра, приподнялся на локте и прогнусил своим столичным выговором:

– Любитесь уже скорей, а то я не засну!

– Заткнись, козлиная задница! – ответил старший с грубостью, поразившей Прин: видно, в последнее время эти двое часто бранились – и, вполне возможно, из-за нее.

Младший, хмыкнув, улегся снова. Его дыхание стало ровным, любовник Прин уютно похрапывал, и она тоже уснула.