Аппендикс - Александра Петрова

Мы расцеловались, и я одернула Диего, чтобы он хотя бы попрощался, он же так повел плечами, что я тотчас же пожалела об упреке, хотя и слишком поздно: он уже включил игнор. К счастью, Вал смягчал его колючки.

– По кофе? – предложил он.

Горячие корнетто из пекарни были умяты нами в нескольких шагах от бара. Дожевав выпечку, Диего смягчился и не стал отказываться от моего второго рогалика.

– Ну что, какой план? – рискнула спросить я, чуть расслабившись.

– Не потому, что я думаю, что мы там его найдем, – чтобы не раздражать Диего, Вал тактично называл Лавинию в мужском роде, – однако стоило бы все-таки заглянуть в больницы. – Ну что? Начнем с ближайшей?

Было еще темно, хотя часы показывали шесть утра, когда мы вернулись в Мальяну. Больниц в нашем городе было, конечно, меньше, чем церквей, но все равно немало, к тому же в каждой возникала неловкая пауза: мы искали человека с мужским именем, но, несмотря на неудовольствие Диего, я добавляла, что вообще-то он мог выглядеть и как женщина. Вал во время наших поисков почему-то оставался в машине, хотя, при желании, в такое время можно было отыскать парковку.

Выпив кофе с молоком в баре под домом, Диего сдулся и стал засыпать на ходу. Ожил он, только когда мы вошли во двор. Там, задрав голову и увидев в окнах лишь безнадежную тьму, он уже не смог сдержать слезы.

Квартира казалась еще более пустой. Он вяло указал нам на свою кровать, «если мы вдруг решим остаться», а сам поплелся в соседнюю комнату и, судя по тишине, сразу заснул. Мы с Валом тоже были выжатыми. В общем, сначала мы только присели, а потом, сбросив лишь обувь, обмякли в горизонталь.

Не шевелясь, я замерла в ледяной простыне собственной отстраненности. Всегда, в самые неподходящие моменты, она спеленывала меня, как саван. Все, что я до этого чувствовала к Валу, вдруг показалось мне надуманным.

Стоило мне лишь на секунду прикрыть веки, как в комнату вошла Лавиния. Держа перед собой обруч, словно раму картины, она вделась в него и стала крутить животом и бедрами. Я с восхищением смотрела на красную струящуюся вокруг нее линию: только настоящие девчонки могли так управлять обручем! «Помоги мне, разве ты не видишь, что во мне нож?» – проговорила она каким-то скучным голосом и подошла ближе. Обруч упал, и она оказалась в его центре. Я зашла за ее широченную спину, в которой, однако, никакого ножа не было. «Ты что, – и вдруг она, развернувшись, толкнула меня так, что я отлетела обратно к кровати, – нож у меня в сердце, в сердце, шевели плесневелой мозгой!» Почувствовав под головой что-то жесткое, я открыла глаза и прямо под носом увидела руку Вала. На коже, которую обнажал подкатанный рукав, росли каштановые волоски. Никакой Лавинии рядом не было. Да уж, в этой квартире могли сниться лишь кошмары.

Слабое солнце светило в незанавешенные окна. Только теперь на двери я заметила еще и маленькие портреты Моцарта и Курта Кобейна. Кобейн пел про рыб, про то, что их можно есть, потому что они «ничего не чувствуют». Надо было бы еще купить тунца мальчишке. Тунец считался исчезающим видом, забивали его так, что ничего не чувствовать он точно не мог, но Диего как вид становился мне все более дорог. Я повернулась, и сразу передо мной явилось спящее лицо Вала. Оно было прекрасно, и опять эта неожиданная близость, реализация желаний и страхов напугали меня.

Разбуженный моей пристальностью, он открыл глаза и нежно улыбнулся. «От тебя так душисто пахнет», – проговорил он волнующе скрипучим баритоном, который для меня символизировал мужское, и у меня зятянуло в низу живота. «Ох. Молчи, молчи, не отвечай, просто улыбнись, не разжимая рта, чесночный туесок», – остановила я себя, и мы посмотрели друг другу в зрачки, ища в их бездонности все, что напридумывали себе за предыдущую жизнь. К счастью, он не предпринял никаких касаний и подползаний. Его рука под моей головой на сегодня была началом, у которого совсем необязательно должно было быть продолжение. Мне тоже нравились плотины и замедления сюжета, возможность посомневаться и помечтать, если его поведение диктовалось именно этим. А может, причины были совсем другие, я же ничего о нем не знала. И все же, даже если он вел себя так сдержанно только потому, что тоже наелся чеснока, ритм пока был правильный.

Тщетно постучав и побарабанив в дверь, мы вошли в соседнюю комнату. Повсюду стояли коробки с вещами, разносортная одежда валялась на нескольких стульях, на столе, на полу. В огромной кровати, свернувшись калачиком, разбросав вокруг куртку, штаны и носки, не сняв футболки, отражающийся в огромном зеркале, которое так странно выглядело в этом убогом жилище, спал наш златокудрый, хоть и грязноватый малыш. Мне даже показалось на секунду, что вот мы, родители, заходим на него полюбоваться. Почувствовав взгляд, Диего приоткрыл веки и сразу нахмурился, вспомнив, видимо, причину, по которой мы пред ним предстали.

Переполняясь материнскими позывами, я предложила Диего помыться, а сама занялась складыванием барахла. Вал пошел купить чего-нибудь к завтраку, и я опять успокоилась. Кажется, мы оба пока наслаждались этой пародией на семью. Диего еще был в ванной, когда Вал вернулся и прямо с порога, вместо песенки про счастливых поросят, заявил:

– Не знаю, что делать, наверное, придется искать этого несчастного в морге. Где еще? Но кто туда пойдет? Мальчик сам по себе? Ты, насколько я понимаю, не можешь его сопровождать. Я, к сожалению, тоже, – и он передал мне сверток с теплыми рогаликами и мешок с йогуртами, молоком и печеньем. – Кофеварка-то тут хотя бы есть? А то я без своего утреннего кофе с молоком как черт без копыт.

Усталый, с чуть ввалившимися щеками, с горящим взглядом, вошедший в тепло с утреннего бодряка, он был слишком хорош. И в отличие от меня он был полностью захвачен происходящим. Его участие было натуральным, почти небрежным, как истинная красота.

– Да все у нас есть, – ответил за меня вылезший из ванной Диего. О счастье, он даже помыл голову! Бедный мальчик. Он принял меня за друга, когда я в немалой степени ошивалась здесь, чтобы быть поближе к тому, кого в то же время хотела вырвать с корнем, как какой-нибудь лопух. Нет-нет, теперь, кажется, начиналась новая жизнь. Такими чистыми мы могли победить саму смерть, и, словно голубоволосая фея, я оглядела своего воспитанника. Даже в этот тусклый ноябрьский день мысль о морге, где нужно было искать человека, с которым совсем недавно ужинал и танцевал, ощущалась как инородная. Неужели больше не было никаких зацепок? Нужно было еще раз попытаться подоить Катюшу и Джаду. И тут мне смутно вспомнился петушистый типчик из оптики Лавинии. Совсем недавно она сказала, что бежала от него, потому что он пытался поставить нашего Диего на дорожку блядства. Как я могла забыть об этом? Мозги влюбленных хуже мозгов дегенератов, они включаются только от моторчика половых флюидов. С досадой, поняв вдруг причину давней боли в лопатке, я резко выдернула из себя занозу, и, конечно, на поверку она оказалась всем отлично известной стрелой Эрота. Как какой-то контрабандист или насекомое наездник, которое забрасывало свои личинки в тела случайно подвернувшихся жертв, он сеял смерть и перемены. Едва я выбросила эту стрелу за окно, меня, словно дятел в глубину, клюнул еще один самый простой вопрос, который почему-то не заныл раньше: а как вообще им удалось снять эту квартиру? Кто может сдать жилье трансу-нелегалу в компании с несовершеннолетним? Ведь непременно за ними скрывался какой-то посредник, и если это не был прежний сутенер, то, стало быть, должен был найтись новый! Им мог быть и какой-то знакомый со стороны, у которого документы были в порядке. Но у таких людей, как Лавиния, увы, знакомства ограничивались коллегами, покровителями и клиентами. Не случайно наше общение было воспринято всеми как что-то исключительное или даже чудоподобное.