Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

Когда выжившего из сбежавшей троицы, закутанного в пожертвованную башкиром шинель перенесли к траншее, говорить он уже не мог. Огонь прожёг мясо на лице до костей, глазницы пусты, и последние минуты его жизни были сплошным мучением. Но кое-что при нём сохранилось. Петренко стал извлекать документы с жетоном, и обратили внимание на торчащий из складок обмоток листок. Вынул, и чуть не плюнул на труп. На немецкой листовке, одной из обильно разбросанных сегодня над Кобриным, карандашом была вычерчена дорога, высотка и чёрные точки заложенных фугасов. Сомнительно, чтобы рядовой красноармеец имел представления о топографии, указывая чёрточками холм, а не впадину и направление сторон света. Такому в начальной школе не учат и, судя по всему, перед нами лежал не простой дезертир – матёрый враг, даже своей смертью паскудной умудрившийся нанести вред. После этого случая возникшие дружеские отношения между моими бронебойщиками, танкистами и приданным подкреплением как бы охладели. Ведь совсем недавно плечом к плечу, из одного котелка… и кто бы мог подумать? Тут в бой вскорости вступать придётся, как же быть? Назад за спину оглядываться, не подведёт ли товарищ? И в этом нервозном недоверии Закуан развязал вещевой мешок, достал гость баурсака, предложив остальным: «Кушайте, мама готовила, очень вкусно». Этот резкий переход от смерти к жизни вновь сплотил красноармейцев. Да, бывает хреново, особенно когда предательство налицо, но не стоит замыкаться на всём плохом, хорошее тоже иногда присутствует, зачастую там, где его и не ожидаешь. И сменивший Валеева на посту Извеков нисколько не жалел, что расстался со складным ножичком из несессера.

К девятнадцати часам на дороге появились немцы. Остановившись чуть больше чем в полутора километрах от нашей позиции, они обустроились на развалинах усадьбы, где может быть, и не было надёжной крыши над головой, зато был относительно чистый воздух. Кобрин заволокло дымом. Он простирался с севера, со стороны аэродрома; чадили склады ГСМ и центр, догорали вагоны в отстойниках вокзала. В общем, там, где усиленно бомбили, стало нечем дышать. Думаю, в самом городе сейчас никого и не было. Вермахт основные силы направил на Барановичи, а те, кому положено зачищать взятый город, подойдут завтра. Ведь не обязательно захватить каждый дом, достаточно удерживать основные узлы: вокзал, телеграф, мосты; то, что, как правило, находится на главных развязках. И эта группа на двух бронемашинах с мотоциклами, скорее всего, прислана для контроля над чем-то, иначе техники бы не было. Я стал перед дилеммой. С одной стороны, из нашего оружия мы могли обстрелять немцев; едва ли успешно, но бросив на весы боя плотность огня, какого-нибудь результата достигли бы непременно. Расстояние таково, что прицельно вести стрельбу можно было только из пушки танка. Осколочно-фугасных снарядов там всего десяток, а эффект от них при таком калибре, мягко говоря, небольшой. Из ружей, где лишь одно имеет оптику, можно попасть с натяжкой, но и остальные четыре худо-бедно по зданию не промажут, рассуждения-то о плотности огня идёт. Тем не менее, при некотором везении и массовом применении ПТР, минут за двадцать-тридцать, по моим подсчётам, прижали бы фашистов к ногтю. Их там человек двадцать пять, тяжёлого вооружения не видно, а пара мелких миномётов не в счёт, не достанут. С другой же стороны, после этого боя боеприпасов у нас оставалось бы совсем мало, позиция раскрыта, и основного нашего противника – танков, не уничтожено ни одного. Так стоит ли овчинка выделки? Стоит, только не такой грубой, как думалось. Тут дублёная кожа не пойдёт, нужен сафьян или замша. Нельзя фашисту передых давать, особенно этим, самым-самым, ветеранам двух войн. Не стерпят они безнаказанного обстрела, захотят наказать, а значит, есть шанс, что выдвинут свои броневики или, ещё того лучше, запросят поддержку в виде лёгкого танка. На это и расчёт, так как вечером ни один самолёт с места не сдвинется, а гаубицы в совершенно другом месте. То есть бояться нам некого, ну, если только крупный миномёт подкатят, но это скорее самолёт прилетит. Обсудив свои мысли с лейтенантами, мы заняли позиции.

– Литвиненко, – подозвал я младшего сержанта, – твой выход.

Боец примостил ружьё, долго целился и произвёл выстрел. Куда легла пуля, никто не понял, хотя как минимум Ваня смотрел в стереотрубу, я в бинокль, а танкисты через прицел пушки.

– Выше возьми.

– Я и взял выше, перелёт, наверно, – ответил Литвиненко.

– Пристреливайся, но гадёнышей всполоши.

Следующие выстрелы пришлись по стенам усадьбы и дали первые плоды. Седьмым или восьмым бронебойщик умудрился влепить пулю точно в голову высматривающего в бинокль (откуда же прилетают маленькие снаряды?) немца. Выстрел стал настолько удачным, что все, кто имел возможность наблюдать за стрельбой, выразили восхищение. Противник взмахнул ногами, как от сокрушительного удара боксёра-тяжеловеса, когда поверженный перелетает через канаты. Никакой голливудщины, хотя попади этот кадр в хронику, можно было рассчитывать на премию. С точки зрения физики всё объяснялось просто – немец сидел на мотоциклетном сиденье, поэтому и совершил кульбит. Ещё обойму потратил Литвиненко, издеваясь над ищущими укрытие фашистами, и у кого-то не выдержали нервы, а может, действительно что-то разглядели в трёх соснах, растущих в метрах восьмистах от нас, ближе к каналу. Именно по ним был открыт ураганный огонь. Туда же двинулся броневик, пока второй, прикрытый строениями, поддерживал атаку. Пулемётный огонь обстучал все шишки на соснах, а немцы не унимались, взрыхляя землю под деревьями. Настала очередь разозлить их окончательно.

– Бронебойщики, слушай мою команду! По бронемашине, прицельно, огонь!

Бойцы только и ждали команду. Лязгнули затворы, и холм окутался лёгким дымком. Всё же расстояние для ружей оказалось великовато. Одно-два попадания, надо полагать, и было, но серьёзного вреда броневику они не принесли. Дав задний ход, «Хорьх» стал отходить к руинам усадьбы, и, видимо уяснив, с какой стороны велась стрельба, повернув на высотку свою мелкую башенку, коротко огрызнулся.

– Отставить огонь!

«Вот скотство, – выругался про себя, – уж двести двадцать первый, где брони-то совсем ничего, как консервную банку должны были вскрыть».

– Литвиненко, ладно остальные, опыта маловато, но ты-то ас! Для тебя танк подбить, как два пальца… а броневик с первого выстрела остановить должен был.

– Да целился я. Он виляет, как сука перед случкой.

– А ты по наитию, представь, что ты его как будто верёвочкой зацепил. Давай!

Бах!

Младший сержант нажал на спусковой крючок, блеснув, гильза брызнула вверх, отлетая в сторону, выпуская из себя пороховой дымок, который не успел выдохнуться. Отражая крохотный зайчик, она остывала, но никто не обратил внимания на эту обыденность, потому что после выстрела броневик остановился в пятидесяти метрах от сарая, на окраине усадьбы, как раз возле стога с сеном. Скорее всего сам, но уж очень вовремя. Произошло это так неожиданно, что и сам стрелок не поверил своим глазам.

– Попал! Попал, бля. Товарищ командир, в окошко смотровое целился. Как вы и говорили, за поводок схватил, ветер почуял, пулю, словно рукой вёл. Ну, сучье племя, хрен вы теперь куда денетесь!