Джевдет-бей и сыновья - Орхан Памук

— Проснулась?

Она имела в виду Айше, которая четыре дня назад вернулась из Европы.

Эмине-ханым отрицательно покачала головой. Прежде чем поставить поднос на стол, сказала, повернувшись к Перихан:

— Госпожа, девочка плачет!

Мелек было год и три месяца, теперь ее уже называли не «ребенком», а «девочкой». Перихан встала, взяла со стола чашку чая и газету и пошла в дом. Поднимаясь по лестнице, прислушалась к то затихающему, то с новой силой возобновляющемуся плачу дочки и поняла, что та наделала в пеленки. Войдя в комнату, сразу подошла к кроватке. Увидев ее, Мелек на время забыла о своей беде и замолчала, потом снова начала плакать. Перихан поставила чашку на стол, положила рядом газету и вытащила девочку из кроватки, словно маленький тюк. Нащупала мягкое и теплое между ножек, сказала: «Ах ты, маленькая шалунья!» — и положила Мелек на стол, покрытый куском толстой ткани.

Как всегда, меняя пеленки и одежду, Перихан разговаривала вслух. Сняв верхнюю распашонку, сказала: «О, здесь, кажется, все чисто!» — и подумала, что слишком тепло одевает девочку. Правда, стало уже холодать. «Так, по крайней мере, не заболеет!» Мелек что-то пробормотала, словно одобряя мамины слова, и Перихан обрадовалась. Потом ей вспомнился Рефик. Если верить последнему письму, он должен прибыть в Стамбул не позже, чем через неделю, — а вдруг придет новое письмо, в котором он снова напишет, что задержится на месяц? Пытаясь открыть никак не поддающуюся английскую булавку, сказала: «С тех пор, как папа уехал, прошло семь месяцев!» — и испугалась, как громко прозвучал ее голос, потому что на лестнице послышались шаги. Булавка наконец раскрылась. «Может быть, все-таки вправду скоро приедет!» Увидев перепачканные простыни, Перихан сморщила нос, отложила простыни в сторону, взяла Мелек на руки и пошла в ванную. Моя дочку, задумалась о том, как они теперь будут с Рефиком жить. Мелек чихнула, Перихан поняла, что вода слишком холодная, и забеспокоилась. Ей вспомнился отец, врач по профессии. Девочка вдруг начала плакать, а Перихан тем временем размышляла: «Может быть, мне следовало переехать к родителям?» Она много об этом думала, три месяца назад даже окончательно решила уехать, но мать ее отговорила. Мама уверяла, что Рефик сбежал не потому что ему надоела жена, а потому, что устал от Стамбула. «Глупо! — подумала Перихан, но потом засомневалась. — Нет, не глупо…» Ей вспомнились письма, в которых Рефик извинялся и говорил, что виноват во всем сам. Вспомнила она и свой ответ. Словами о том, что и не думает покидать дом, она очень гордилась, и догадывалась, что Рефику они тоже должны были понравиться.

Испугавшись, что дочка простынет, Перихан поспешила вернуться в спальню. Достала из шкафа чистую простыню и распашонку. «Что бы сделала на моем месте другая женщина?» Как всегда, Перихан не ответила на этот вопрос, потому что считала свой случай уникальным. Причина же этой уникальности заключалась в том, что Рефик был ни на кого не похожим человеком. Ни у одной знакомой женщины не было такого мужа, как Рефик. Но тут Мелек снова чихнула, и Перихан захотелось себя наказать. «Я оттого до сих пор живу в этом доме, что гордости у меня нет!» Положила дочку в кроватку, облегченно вздохнула и, решив отделаться от мыслей, уже семь месяцев не дающих ей покоя, села за стол и взялась за газету.

Чай остыл. Газета обрадовано возвещала: «Мир спасен! В Мюнхене достигнуто полное согласие! Да ладье, Гитлер, Чемберлен и Муссолини…» Перихан начала читать — жадно, как всегда, когда ей хотелось понять, что происходит за границами ее собственного мирка. Ни один обитатель дома не следил так пристально за событиями в стране и мире, как она. Статья про Мюнхенский договор была уже почти дочитана, когда в комнату, не постучавшись, вошла Нермин.

— У тебя зеленые нитки есть? — спросила она. — Вот такого цвета, — и протянула Перихан светло-зеленую пуговицу.

Почувствовав прежний неопределенный страх, Перихан встала на ноги и поспешно, словно находиться с Нермин наедине было преступлением, достала свой старый школьный портфель, служивший коробкой для швейных принадлежностей, торопливо порылась в нем и нашла нужные нитки.

— Вот! — одной рукой она протягивала катушку Нермин, а другой закрывала портфель, напоминавший о детстве.

— Спасибо, — сказала Нермин и улыбнулась — она каждый раз улыбалась, когда видела этот портфель. Потом приняла задумчивый вид, говорящий о том, что мысли ее снова вернулись к пуговице и платью, к которому эту пуговицу надлежало пришить, и вышла.

В этот раз улыбка Нермин показалась Перихан вовсе не милой, как обычно, а холодной и презрительной. И еще был в этой улыбке все тот же непонятный вызов. Перихан задумчиво смотрела на закрытую дверь. Ей вспомнился тот день, когда она встретила Нермин с красивым мужчиной. Эта встреча каждый раз вспоминалась ей по-разному. У мужчины, показавшимся Перихан красивым, было загорелое лицо, длинные бакенбарды, ухоженные усы и холеные руки. Что-то в нем внушало ей страх и отвращение. На вокзал Перихан пришла, чтобы проводить маму на пригородный поезд. Нермин со своим спутником выходили из привокзального ресторана. Они увидели друг друга одновременно, и Перихан не успела отвести взгляд. Нермин сначала забеспокоилась, а потом улыбнулась такой вызывающей улыбкой, что Перихан испугалась. Когда между ними оставалось шагов десять, обе вдруг от вернулись и стали смотреть в разные стороны. Мама Перихан, увлеченная рассказом о каких-то своих недавних покупках, ничего не заметила. Вечером, когда они втроем с Османом возвращались на остров, Перихан была так поражена абсолютным спокойствием Нермин, что подумала, уж не видела ли на вокзале ее двойника. Однако через пару недель, обдумывая этот случай, вспомнила, как Нермин однажды гневно сказала ей, что Осман — не более чем бездушная машина, производящая деньги, к тому же у него была любовница. Вспомнив об этом, Перихан не могла удержаться от мысли, что поведение Нермин можно понять. Потом, каждый день сталкиваясь все с тем же вызывающим выражением на лице Нермин, Перихан начала вспоминать о встрече на вокзале по-другому. Улыбка Нермин казалась все более и более смелой и пугающей, пока не превратилась в открытую насмешку над ней, Перихан. «Смотри, я не стесняюсь так поступать, — говорила эта улыбка. — Я свободная женщина, настолько свободная, что тебе не понять. А ты всего боишься и послушно ждешь, когда вернется муж». Перихан поняла, что раздумывает, куда после обеда, надев зеленое платье, поедет Нермин. Чтобы прогнать эти мысли, снова взялась за газету, однако не успела прочитать и двух предложений, как в дверь постучали, и в спальню с улыбкой на лице вошла Айше в голубой шелковой ночной рубашке.

Прикрывая дверь, Айше зевнула. Поцеловала Перихан в обе щеки, снова улыбнулась и подошла к детской кроватке.

— Ах, негодница, как ты, оказывается, громко умеешь кричать!

— Что, разбудила она тебя?

— Нет, я и сама хотела встать пораньше, — сказала Айше, подходя к окну и потягиваясь. — Какой славный сегодня денек!

Она вернулась к кроватке, взяла со столика колокольчик, поднесла его к лицу Мелек и стала им позвякивать, раскачивая из стороны в сторону.