Святополк окаянный - Александр Майборода

Хитрый Мутор обрадовался — он разгадал замысел вероломного боярина! Он нагло уставился прямо в белесые глаза боярина.

— Да ты никак хочешь киевское войско задержать? — спросил он с саркастической усмешкой.

Встретившись с бесстыжей наглостью, не меньшей, чем у себя, теперь Блуд отвел глаза и неохотно признался:

— Неплохо бы... Хотя бы весть пустить, что печенеги вышли в поход на Киев.

Мутор бесстрастно проговорил:

— Это дело несложно устроить. Плати, и князь Владимир получит известие, что печенеги собираются захватить Киев.

Блуд отстегнул от пояса кошель и положил на стол перед Мутором. Тот потянулся к кошелю, но Блуд, положив на кошель тяжелую руку, придержал его.

— Князь должен получить известие еще до утра.

— Князь получит известие рано утром, как только откроются городские ворота. Еще до твоего возвращения, — твердо заверил Мутор.

Блуд добавил:

— Он должен увести войско в степь подальше.

А уговаривать князя — это уже твое дело, — сказал неуступчиво Мутор и нетерпеливо дернул за край кошеля.

— Смотри, если не выполнишь поручение или проболтаешься о нашей беседе — плохо тебе будет! — пригрозил Блуд, многозначительно показывая взглядом на меч. Но кошель отпустил.

Мутор быстро спрятал кошель в складках одежды и с довольной ухмылкой на губах заверил:

— Боярин, не беспокойся. Ведь не первый же раз имеешь со мной дело. Мою честность хорошо знаешь.

Блуд поднялся и пробурчал:

Я твою честность слишком хорошо знаю, вот потому и беспокоюсь.

Мутор пакостно засмеялся:

— Все мы одним мирром мазаны.

— Вот именно — одним мирром... — согласился Блуд и отправился на свой двор.

Нагие люди бесконечной вереницей спускаются по белоснежному полю к черно-стальной реке, подернутой прозрачным ледяным салом. Они молча проходят мимо него. И каждый из них заглядывает в его глаза. Их лица, почерневшие от холода, искажены в муке. Их рты замкнуты, но Владимир видит в глазах каждого из них немой вопрос: за что? За что утопил нас и заморозил?

Он знает, что им отвечать. За неверие, за поклонение идолам.

И мрачные тени бледнеют, но вместо них появляется другое лицо — окровавленное, с распластанным, как смеющийся рот, горлом. Рядом с ним детские лица. Владимир помнит его -варяг, которого с сыновьями он принес в жертву богу Перуну. В его глазах тот же вопрос. За что? За что меня убил?

И ему что ответить знает Владимир. За поклонение Христу!

Варяг исчезает. Но вот глядит в лицо всесильного Великого князя убитый им брат.

— Ты убил людей за то, что они верили в Христа. Ты утонил людей за то, что они не верили в Христа, а верили в своих богов. Так в кого веришь ты?

— Я верю в Христа! — твердо говорит Владимир, чувствуя, как по его жилам разливается холод. Холод смертельный и ужасный, и все его тело бьется в дрожи.

— А как же варяг? А как же тысячи христиан, которых ты убивал?

— Я ошибался.

— А множество жен?

— Я ошибался.

— А наложницы?

— Я ошибался.

— Ты лжешь!

Владимир чувствует, как его горло сжимает ледяная костлявая рука. Он царапает ее, но его ногти лишь бесполезно скользят. Ему душно, кровь стучит в висках.

А пустые глазницы холодно смотрят в лицо.

— Легко ли тебе умирать?

Владимир с трудом хрипит в ужасе:

— Я не хочу умирать! Я жить хочу!

Внезапно вместо мертвого лица он видит медленно кружащийся в водовороте потолок. В углу потолка, на тонкой серебристой нити, висит маленький паучок. Он висит над играющим огоньком лампады, рискуя сорваться в него каждую секунду. Владимир знает, что после этого произойдет, — паучок сгорит едва заметной искрой. Но паучок перебирает лапками, не зная, что смерть его близка.

Владимир вдруг понимает, что это вовсе не паучок играет со смертью, это он сам.

Он хрипит и с усилием приподнимается, чтобы остановить водоворот.

За окном ярко светит солнце. Сон прошел. Но холод таится под сердцем... Владимир чувствует себя нехорошо. Он не чувствовал боли, но ему казалось, что он задыхается и во всем его теле разлилась свинцовая слабость.

Но еще хуже стало, когда Владимир попытался встать с постели, его шатнуло, и он почувствовал, что его сердце бьется, как у загнанной лошади. Владимир обессиленно опустился обратно на постель.

«Нехорошо, — подумал он, — завтра войско должно выйти в поход».

Владимир вспомнил, что у него уже бывали подобные приступы, однако, как правило, такое случалось ранней весной, когда погода резко менялась. Но теперь же теплое, ласковое лето, и это обеспокоило его. Поэтому, как только появились слуги, он приказал позвать греческого лекаря.

Пока Владимира осторожно умывали, появился лекарь — сухой и длинный, как старый карагач.

Он долго осматривал князя: держал руку, прислонял ухо к груди, смотрел в глаза и даже заглядывал в рот.

Владимир смотрел на него хмуро, однако не гневался — лекаря легко прогнать, однако он предпоследняя надежда. Ибо последняя надежда — только Бог.

Во время осмотра в спальню зашла Предслава, которой уже сообщили о болезни отца. Увидев отца, лежавшего в постели с неестественно бледным лицом, она торопливо присела на край его постели и, взяв руку, поцеловала.

— Что с тобой, батюшка?

Владимир слабо улыбнулся:

— Приболел немного.

Повздыхав, лекарь доверительно говорил, что все болезни князя от возраста; и что ему уже нужен покой; и что ему не стоит идти в поход. Затем он сказал, что приготовит лекарство для князя, которое его скоро поднимет на ноги.

Однако, улучив момент, лекарь шепнул Предславе, чтобы та вышла с ним в коридор.

Когда они вышли в коридор, лекарь, опасливо оглядевшись, склонился к уху Предславы и тихо проговорил:

— Княжна, Владимир скоро умрет.

Предслава также тихо спросила:

— Неужели его нельзя вылечить?

Лекарь еще тише прошептал:

— Нет. Он отравлен ядом, против которого нет противоядия. Я могу только облегчить его муки.

Лекарь отвязал один из мешочков, висевших у него на поясе, и подал его Предславе:

— Это мак. Его отвар успокоит князя. Больше ничего сделать невозможно.

Предслава взяла мешочек и жестко пригрозила:

— Ты, лекарь, смотри, о том, что князь отравлен, молчи. Проговоришься — сама выпущу тебе живому кишки и на них повешу.