Женский приговор - Мария Воронова

Ехать оказалось далеко, в Автово, и дальше на трамвае, в совсем незнакомый Надежде Георгиевне район, пришлось проявить смекалку, чтобы разобраться в причудливой и лишенной всякой логики нумерации домов. Наконец она обнаружила искомый адрес – высокую и узкую башню из серого бетона, одиноко стоящую посреди пустыря. Пейзаж еще хранил следы недавней стройки – в раскисшей весенней земле виднелись широкие канавы, проступали пятна синей глины, кое-где торчали ржавые прутья арматуры и углы битых бетонных плит. К дому вела тропинка, ступив на которую Надежда Георгиевна поняла, что туфли безнадежно испорчены. Светлая жидкая земля тут же прокрасила все швы и, кажется, просочилась внутрь, но Надежда Георгиевна твердо шла к цели.

Странно, но страха не было. Умом она понимала, что если Дима маньяк, то может на нее напасть, но сердцем нисколько не боялась.

Дима распахнул дверь и удивился:

– Тетя Надя? Вы?

Она кивнула.

– Можно войти?

Он поспешно отступил в глубь квартиры. Кажется, парень никуда не собирается и никого не ждал. Волосы всклокочены, одет в старый спортивный костюм и шерстяные носки, как пенсионер-доминошник, на щеке – ясный отпечаток подушки.

– А я вот собираюсь опять, поэтому такое, – Дима засмеялся и развел руками, – отплытие через неделю.

Надежда Георгиевна кивнула и прошла в комнату. Там обнаружилась раскладушка, застеленная шерстяным солдатским одеялом, связки книг вдоль стен, плечики с костюмом, висящие прямо на вбитом в стену гвозде, и большая картонная коробка, из которой выглядывал пестрый шерстяной рукав. Лампочка, свисавшая с потолка, была облагорожена абажуром из газетки, зато на подоконнике красовался новенький японский магнитофон. Что ж, найти фарфоровую статуэтку будет несложно.

Дима пригласил Надежду Георгиевну в кухню, где, кроме плиты, присутствовал заваленный бумагами стол и небольшой стеллажик с двумя тарелками и коробочкой чайной заварки.

– Не смотрите, тетя Надя, на мою нищету. Вот вернусь и тогда устрою себе хоромы. Чай будете?

Она покачала головой.

– Вот я дурак, спрашиваю! – сказал Дима с досадой и включил газ под алюминиевой кастрюлькой, бывшей у него вместо чайника. – Совсем одичал, а скоро, даст бог, одичаю еще больше.

– Ты куда едешь?

– Снова в Антарктиду. Прямо не терпится!

Надежда Георгиевна кивнула. Что ж, пусть едет. Или, правильнее говорить, идет. Если он маньяк, то целых два года его не будет в городе. Лучше так, чем если из-за ее дурацких подозрений парень не пойдет в экспедицию, куда так стремится.

Дима пригладил волосы и, не разбирая, кучей переложил бумаги со стола на подоконник. Вытащил старую колченогую табуретку, протер рукавом и предложил Надежде Георгиевне сесть. Второй табурет подозрительно медицинского вида он принес из ванной.

Ей стало интересно, чем будут угощать, и Дима не разочаровал. Из висящей на ручке окна сетчатой авоськи достал половинку хлеба, потом сбегал куда-то и вернулся с железной банкой без опознавательных знаков. Не успела Надежда Георгиевна сказать, что не нужно, как Дима достал большой перочинный нож, очень похожий на тот, что был при подсудимом во время задержания. Она почти начала бояться, но он открыл консервный ключ, секунду подумал, закрыл и вытащил большое лезвие, которое поддалось довольно туго. Им Дима ловко и быстро вскрыл банку, держа нож в левой руке.

Надежда Георгиевна поежилась, а Дима тем же ножом намазал тушенку на ломоть хлеба и протянул ей:

– Очень вкусно, попробуйте.

– Дима, ты бы ел нормально, пока дома. Два года же еще консервами питаться.

– Но они вкусные! Попробуйте! Секунду, – быстрым точным движением он лезвием снял с бутерброда кусочек застывшего белого жира, – вот теперь ешьте. Райский вкус.

Надежда Георгиевна откусила и зажмурилась от удовольствия.

– Я ж говорил.

– Просто я голодная. А вообще надо суп варить, Димочка. Первое необходимо кушать!

Вспомнив дядю Колю, Надежда Георгиевна невольно улыбнулась. Навестить, что ли, бедолагу, рассказать, какой коллизии ему удалось избежать благодаря избившим его хулиганам.

Дима выжидающе смотрел на нее, и Надежде Георгиевне вдруг сделалось неловко. Вот как ему объяснить, зачем она пришла? Не скажешь же – Дима, я подозреваю в тебе маньяка, поэтому приперлась вынюхивать, что да как, и улику поискать.

А вдруг он думает, что она хочет его соблазнить? Дикая идея, но зачем еще?

Она сделала вид, что слишком впечатлена вкусом тушенки, чтобы говорить, но, слава богу, есть у них с Димой еще одна тема для обсуждения.

– Слушай, а ты с Грайворонским давно дружишь?

– Со школы, как переехал в Ленинград, так и подружился. А вам зачем?

Она хотела соврать что-нибудь, а потом решила ничего не скрывать. И так сейчас одни недомолвки вокруг!

– Дело в том, что он, кажется, сильно обидел моих учеников, Дима.

Шевелев пожал плечами.

– И я хочу разобраться. Понимаю, кодекс чести, дружба и все такое, но ты тоже меня пойми. Я отвечаю за своих учеников, которые еще дети и не могут сами о себе позаботиться.

Дима энергично размешал чай в кружке.

– Тетя Надя, я бы не хотел сплетничать…

– Да ясно!

– Тем более я в последнее время с ним мало общаюсь.

– Но ты же просил отца, чтобы он его устроил ко мне в школу?

Шевелев фыркнул:

– Я? Никогда! Смысл унижаться, когда учителя-мужика в любой школе без всякой протекции с руками оторвут.

– Но у него была какая-то история на предыдущем месте работы. Вроде сказал что-то не то…

– Да ну бросьте, тетя Надя! Человек уволился по собственному желанию с чистой трудовой, кому интересно, что он там сказал.

– А ты знаешь?

Дима замялся, но потом все-таки признался, что Вася ничего такого не говорил, а уйти пришлось по самой банальной причине – он не тянул. В некоторых коллективах терпимо относятся к балласту, считают, что без серой массы нет науки, а Васе не повезло. На кафедре, куда он попал, не хотели опускать планку, и когда стало очевидно, что Грайворонский не поднимется до уровня, доброжелательно предложили ему найти другое место.

– Зачем же он на себя наговаривал? – изумилась Надежда Георгиевна.

– Ну, знаете, лучше инакомыслящий, чем дурак!

– И то верно.

Больше от Димы ничего не удалось добиться. Он подружился с Васей не от душевной склонности, а больше потому, что тот единственный тепло его принял, когда Шевелевы переехали в Ленинград и Дима пошел в новую школу. Потом Дима освоился, но из благодарности продолжал считать Васю лучшим другом, тем более что тот сильно льнул к нему, а отец поощрял эти отношения. Хорошо образованный прилежный мальчик с великолепными манерами нравился ему, а вот мама, наоборот, недолюбливала Васю. Она принимала его в доме, но так холодно, что ребята предпочитали проводить время у Грайворонских, под крылышком тети Лиды, к которой Дима сильно привязался. Тетя Лида была уже очень старая, по детским меркам, но вела себя как молодая, легко включалась во всякие авантюры типа лыжного похода или поездки на экскурсию, лихо водила старенький «Москвич», а еще Дима очень нравилось смотреть, как она с пулеметной скоростью печатает на машинке, зажав в зубах дымящуюся беломорину, и когда одной рукой двигает каретку, другой быстро стряхивает пепел.