Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын

Да так густо ложились разрывы снарядов на немецкие траншеи, что неожиданная радостная волна захлестнула меня и на секунду пришла мысль, что недавнее мое состояние тревожной неуверенности, о которой я говорил в предыдущей главе, было не предчувствием беды, а просто временной слабостью духа. Минут через пятнадцать артподготовка завершилась еще одним мощным залпом гвардейских минометов. Над вражескими позициями вздымались всполохи огня, фонтаны взорванной земли. Во всем этом бушующем огненном вихре ничего другого нельзя было рассмотреть, хотя до этой полосы дыма и огня было не более 150 метров.

Едва только начал чертить небо огненными трассами завершающий залп ракет «катюши», как кто-то за нашими окопами выпустил серию красных ракет, как и было условлено, и я изо всех сил, чтобы услышал не только взвод, но ЦЕЛАЯ РОТА, прокричал: «Рота, в атаку!» По окопам, как эхо, пронеслось многоголосое: «Атаку!..таку!..аку!» Выругав себя за показавшуюся собственную медлительность, выпрыгнул из окопа, тоже включившись в это эхо вырывающегося из сотни глоток клича. Я ведь командир теперь уже ротный, но еще одновременно и взводный, взвод-то передать некому! Первым за окопами я увидел только что назначенного моим заместителем командира пулеметного взвода Сергеева, правее — Усманова… Почти одновременно с нами поднялась вся рота.

Я это видел хорошо, так как, в еще непривычной роли ротного командира, немного задержался, чтобы убедиться, что сигнал атаки воспринят всеми. Но когда я бросился в цепь атакующих, то, почти догнав их, вдруг увидел, что у самых ног бойцов, вырвавшихся вперед, взметаются фонтаны из клочьев земли, и люди падают. На моих глазах такой взрыв произошел под приметным пулеметчиком Пушкиным, отличавшимся от других штрафников густой черной бородой. Я видел взлетевшее в воздух колесо его станкового пулемета (как потом выяснилось, пулеметчик Пушкин тогда погиб) и не мог понять, что происходит. По словам саперов, минного поля перед немецкими траншеями нет, но так все похоже на то, будто люди подрываются именно на минах.

Еще не забылось, как несколько месяцев назад сам подорвался на противопехотной мине. И тут подумалось, что это или прямые попадания из ружейных гранатометов (вручную гранату так далеко не бросить), или снаряды неведомого еще нам нового высокоточного оружия. Может, поэтому они и не минировали свой передний край?

Однако сообразил, что по законам войны снаряд на одно и то же место дважды никогда не падает, нужно перебегать через уже пораженные места. Бежал от одного места взрыва снарядов этого таинственного оружия — к другому, и видел, что одни бойцы лежали недвижимо в самых неестественных позах, другие пытаются, страшно матерясь, пережать порванные артерии и вены, перевязать окровавленные культи ног. Все, кому удалось невредимым добежать до немецкой траншеи, ворвались в нее, с особым остервенением добивая в рукопашной еще оставшихся после такой артподготовки и пытавшихся сопротивляться фрицев, не оставляя после себя живыми никого из них. Не останавливаясь, значительно поредевшей цепью бросились ко второй траншее. Кажется даже, исчез страх, осталось только стремление победить.

Наверное, артиллерия обработала хорошо не только передний край немецкой обороны, но и ее тактическую глубину, так как во второй траншее, просто заваленной трупами фашистских вояк, рукопашная была непродолжительной. Впереди, уже сравнительно далеко, маячили фигуры отступающих немцев. Жора Сергеев с еще одним пулеметчиком после каждой перебежки успевали посылать вдогонку довольно меткие очереди. Видя, что уж очень мало осталось от роты бойцов, добежавших до второй траншеи, я условленным свистком остановил всех и дал сигнал собраться в более плотную группу. Из офицеров не было взводного Ивана Карасева и командира взвода ПТР Пети Смирнова. Жора Сергеев, сидя рядом с пулеметом, перевязывал себе ногу. Невредимыми оказались я и Федя Усманов. Будто судьба пожалела нас, еще до конца не залечивших свои нелегкие ранения в госпиталях. На мой вопрос Сергеев ответил, что у него ничего серьезного, «просто царапина». Бойцов всего осталось меньше двух десятков. А из окопов поднялось больше сотни!

Основные потери были там, где фашисты, кажется, применили что-то новое. Почти 80 % выбыли из строя, а сколько из них погибли — мы еще не знали! Теперь мне стало известно, что только одним приказом по батальону № 285 от 30.10.44 г. числятся отправленными в госпиталь по ранению и исключены со всех видов довольствия 49 бойцов-переменников. Машинально обратил внимание на то, что среди оставшихся бойцов не видно того рослого, чем-то напоминавшего мне ранее виденного человека, что влился к нам с группой пополнения у штаба батальона, когда мы выходили с левого фланга плацдарма. Не погиб ли он там, на поле, похожем на минное, где осталась большая часть роты? А о судьбе этого выделявшегося ростом и статью штрафника я узнал лишь теперь, когда мне стали известны многие архивные документы нашего 8-го штрафбата, ксерокопии которых любезно передают мне из Центрального архива Минобороны России (ЦАМО РФ).

Оказывается, то был майор Родин Александр Федорович, безусловно, тот самый майор Родин, который был заместителем командира запасного полка под Уфой, где я служил до фронта. А врачом-красавицей в том же полку была его жена, капитан медицинской службы Родина. Оказывается, Александр Федорович попал в наш 8-й штрафбат с должности начальника разведки 4-й стрелковой Бежицкой дивизии, а погиб на том злополучном, как оказалось, действительно минном, поле. Значит, после запасного полка он снова вырвался на фронт. Возглавляя уже дивизионную разведку, в чем-то провинился и оказался в моей роте. А если учесть, что его жена, еще военврачом 3-го ранга, до моего прибытия в 8-й ОШБ, была командиром санитарного взвода и батальонным врачом именно в этом штрафбате, то получается совсем уж мистическая история такого переплетения судеб. Жаль только, что мне не удалось узнать этих подробностей тогда, на Наревском плацдарме. Мог бы найти адрес родных майора Родина, а может, и его жены, знакомой мне еще по запасному полку в Алкино.

Но не те мысли тогда, в октябре 1944 года, занимали голову нового ротного командира. Уже позади километра полтора, вторая траншея немцев захвачена, непосредственно перед нами противника близко не было видно. Я решил, что мы еще можем добавить кое-что к нашему успеху, и подал команду «вперед!». Третья немецкая траншея оказалась дальше, чем я предполагал, и, пройдя еще с километр, мы встретили огонь противника, правда редкий, нестройный. Местность здесь была тоже неровная, кочковатая, местами поросшая кустарником, что позволяло нам короткими перебежками продвигаться вперед к рубежу атаки, который я наметил на линии отдельно стоящего дерева. Когда мы достигли рубежа атаки, то немцы, потеряв нас из виду за кустами и кочками, практически перестали стрелять, ждали момента, когда мы поднимемся во весь рост.

И вдруг за нашими спинами (как редко на войне, к сожалению, случается именно счастливое «вдруг»!) загудели самолеты. Летели опять выручатели наши, штурмовики «Илы». Мне мгновенно пришла мысль о целеуказании, чему нас настойчиво обучали в военном училище. И поскольку теперь ракетницу я держал все время заряженной, а сумка с ракетами была у моего ординарца рядом со мной, не теряя ни секунды, я выпустил несколько ракет в сторону немцев. Летчики, молодцы, сигнал поняли, и сразу же несколько их реактивных снарядов будто воткнулись в немецкие позиции и разорвались там. Да еще, вдобавок к этому, наши авиаторы угостили фрицев хорошими порциями очередей из крупнокалиберных пулеметов, поражающую способность которых мы видели на примере гибели Феди Давлетова.