Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын

Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые каким-то штабом или тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи. Меня удивило, что в некоторых местах была разрушена не броня, а откололось только бетонное ее усиление, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а «эрзац-броня».

Лейтенант Мирный Т. В.

Через много лет из технической военной литературы я узнал, что то был не простой бетон, а специальная цементообразная антимагнитная обмазка — циммерит, которая предохраняла броню от действия магнитных кумулятивных мин или гранат, которые из-за нее не удерживались на поверхности брони. Кроме того, эта довольно толстая обмазка намного уменьшала пробивную эффективность кумулятивных или подкалиберных бронебойных снарядов. Так что моя ирония насчет «крупповской стали» и эрзац-брони была, как теперь понимаю, следствием неведения.

Капитан наш снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. «А теперь споем?» — завершил он свое краткое выступление. Наш новый политработник, лейтенант Мирный с артиллерийскими эмблемами на погонах и знаком «Гвардия» на гимнастерке, оказался довольно «свойским» и как-то сразу пришелся всем по душе. Оказалось, что этот политрук обладает еще сильным и звонким голосом. С первого шага по команде «шагом марш!» (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню Лейтенант Мирный Т. В. «Марш артиллеристов», текст которой начинался со слов:

Всем и ныне известный припев, звучал тогда так:

Как же вовремя, оказалось, подоспел этот лейтенант-артиллерист, и именно с этим «Маршем артиллеристов»! С каким воодушевлением, несмотря на еще не затихшую, но уже не рядом, а все более удаляющуюся трескотню автоматов и пулеметов, пели штрафники охрипшими голосами, всю дорогу, до самого КП батальона, как мне показалось вначале, даже совсем другую песню на мелодию того же марша! Штрафники, оказывается, уже давно переделали эту бодрящую дух песню на свой лад, переиначив слова. В конце этого, не столь уж долгого, пути она, эта песня, уже звучала стройно, даже помогая чеканить по-строевому шаг.

Я не записал тогда эти новые слова, не смог потом вспомнить весь новый текст, но вот припев и один из запевов, кажется, запомнил:

И новый припев звучал совсем по-другому:

Этот вариант был популярным в батальоне и после тяжелых боев и больших потерь, которые предстояло нам позже пережить на этом Наревском плацдарме, и в период подготовки к Висло-Одерской операции, и передавался из «поколения в поколение» менявшихся штрафников.

Когда же наша рота, подтянувшаяся под эту удивительно бодрящую песню, дошла до штаба, капитан Матвиенко остановил строй у домика, где разместился комбат, и, подав, как положено по уставу, команду «смирно», пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина. Вышел он невозмутимо-спокойный, за ним непривычно понуро шел наш ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого. Не подав команды «вольно» (а может, не заметив, что стояла рота не так уж «смирно», как положено), комбат закатил довольно длинную речь, пересыпанную казенными фразами и избитыми лозунгами. Смысл их заключался в том, что он, комбат, от имени Родины благодарит всех за выполнение боевой задачи. От командования 65-й армии и именем Родины он призывает всех послужить верой и правдой, не пожалеть и в дальнейшем сил своих на благо Отечества, выполнить новый приказ Отчизны ради грядущей победы… и т. д. Ропот разочарования прокатился по шеренгам. Бойцы зашевелились, хотя команды «вольно» так и не последовало. Почувствовав недовольство в строю, Батурин быстро завершил свою речь постановкой задачи от имени командарма Батова на расширение еще и части правого фланга плацдарма, которое, дескать, нам достанется так же легко Знал бы он, как «легко» (а может, и знал уже?) достанется нам эта новая задача…

К нашему строю добавилась еще небольшая группа штрафников, человек 5–6. Среди них я заметил выделяющегося ростом и телосложением человека, напоминавшего кого-то из давно виденных. Ну, просто навязчивое «дежавю»! Пополнение это было передано Феде Усманову, а дальнейший калейдоскоп событий не позволил заняться уточнением своего предположения. И только теперь, получив доступ к документам ЦАМО РФ по нашему ОШБ, у меня возникли почти бесспорные предположения, о которых чуть ниже. Понурые, вдруг вконец утратившие еще тлевшую надежду на высокую оценку их подвига, штрафники без аппетита и без обычных в это время шуток ужинали, и даже боевые сто граммов не подняли упавшего настроения.

Сразу же после ужина, без так необходимого, хотя бы на несколько часов, отдыха, нам предстояло преодолеть ускоренным маршем километров 15, чтобы еще до рассвета занять окопы в назначенном участке обороны на правом фланге плацдарма. Где шагом, где бегом, еще задолго до рассвета, взмыленные, как загнанные лошади, ввалились мы в окопы, которые занимали, как узнал я теперь из архивных документов, подразделения 44-й гвардейской стрелковой Краснознаменной Барвенковской дивизии генерал-майора Борисова. Мое видение отношения этого комдива к штрафникам я приведу в дальнейшем.

Изучая материалы, касающиеся боев на этом плацдарме, я узнал, что в полосе, где нам пришлось сражаться, действовали 407-й, 444-й и 539-й стрелковые полки, чьи подразделения «отдавали нам право» идти за них первыми в атаки, кто-то из них сменял нас потом на отвоеванных у немцев позициях, не помню. Поскольку в окопах мы появились еще задолго до рассвета, то те, кого мы сменяли, сразу же покинули траншеи, чтобы смену эту не заметил противник. Мы успели узнать у сдавших нам оборону, что немецкие окопы от нас в 150 метрах и что часто фрицы совершают артналеты, за нашими офицерами и солдатами охотятся снайперы.