Метро 2035. Воскрешая мертвых - Ринат Таштабанов

– Да! – жмурясь выкрикиваю я. – Убери! Жжет!

Старуха отворачивает лампу. В сумраке мне становится легче.

– Дай гляну, – Эльза, не дожидаясь ответа, обхватывает мою голову жилистыми ладонями. Заглядывает мне в глаза, затем пальцами раскрывает мне веки и долго вглядывается в зрачок.

– У тебя белки все полопались, красные, – Эльза садится на стул рядом со мной, – видишь хорошо?

– Да вроде, – неуверенно тяну я.

– Прочитай! – старуха протягивает мне книгу.

Я открываю её. Вглядываюсь в мелкие буквы. Они расплываются. Не могу разобрать, что там написано. Напрягая глаза, отодвигаю книгу от себя и текст, словно слова приобрели чёткость, с трудом, но можно разобрать. Я пытаюсь прочитать его и тут же шиплю от боли. Ощущение, что в глаза попала мыльная вода. Только гораздо ядренее, чем обычная. По щекам текут слёзы.

– Что со мной? – я утираю капли рукавом.

– Не знаю, я не офтальмолог, – злится Эльза, – но мне это не нравится. Подойди к окну. Открой занавесь и выгляни в форточку.

Я подчиняюсь, но едва я отдёргиваю ткань и пытаюсь посмотреть на улицу, где светит солнце, как острая пульсирующая боль пронзает глаза.

– Чтоб тебя! Не могу!

Я закрываю глаза ладонью. Становится легче.

– Я что, слепну?

– Ты просто переутомил глаза, им нужен отдых, – по голосу Эльзы чувствуется, что она не уверена. – Я сварю успокоительный отвар из трав, будешь прикладывать к глазам.

– Нет времени дурью маяться! – злюсь я. – Мне нужны очки, затемнённые такие, чтобы по улице ходить.

– А дальше что?! – повышает голос Эльза. – Маску сварщика напялишь?

– Если нужно, то надену! – взрываюсь я.

Криком я пытаюсь скрыть свой страх. Потерять зрение – означает стать обузой для всех, а это для меня хуже всего.

– Возьми мои, – Эльза протягивает мне круглые очки, похожие на две небольших консервных банки, в донца которых вставлены тёмные стекла.

– А ты?

– У меня запасные есть. Проверь, можешь в них на солнце смотреть.

Я надеваю очки, хотя они из-за закрытых боковин больше напоминают небольшую маску. Неуверенно подхожу к окну и открываю занавеску. Мир окрашивается сепией. Тусклый зимний солнечный диск, лучи которого ещё недавно жалили меня, теперь лишь слегка щиплют глаза.

– Годится!

– Ты только всё время в них не ходи, – предупреждает старуха, – а то глаза совсем ослабнут. Вечером загляни, отвар заберёшь.

– Угу.

Я собираюсь уходить, но передумываю. Смотрю на Эльзу и решаю задать ей вопрос, который мучает меня с момента убийства выродка.

– Ты знала, точнее «прочитала», что его заслали к нам?

– Кого?

– Штыря.

Эльза медлит с ответом. Барабанит ногтями по столу.

– Да, – нехотя отвечает Эльза.

Я не удивляюсь её ответу.

– А почему не предупредила?

Старуха отводит глаза, затем, точно вспыхивая, выпаливает:

– А ты представь, что бы было знай ты об этом! Сохранил бы тайну, или сразу захотел бы его убить, а? А другие, что бы предприняли? Он был нужен мне, чтобы сделать дело, рассказать Ба… Колесникову, где ты, провоцировать его, вот и всё. Круг замкнулся.

Я анализирую её ответ, машинально отметив запинку: похоже, после слов настоятеля старуха тоже переосмыслила свое отношение к предводителю наших врагов. А еще вдруг осознаю, что сам уже как-то незаметно все решил и больше никогда впредь не назову – просто не смогу! – Колесникова его прозвищем. Как и предсказывал священник, от осознания этого мне неожиданно становится легче. Широко улыбаюсь, попутно думая: чем больше времени я здесь нахожусь, тем больше убеждаюсь, что каждый преследует свою цель. Эльза хочет убить Колесникова. Я тоже и Митяя до кучи. Священник задумал очистить мир от зла, хотя бы частично, а заодно увеличить приход, если мы выиграем эту войну. Как ни посмотри, мы разные, просто движемся по дороге к одной цели.

Я встаю со стула. Ухожу. У двери останавливаюсь. Поворачиваю голову.

– Надеюсь, оно того стоило.

– Это мой грех, – отвечает Эльза, – и мне с ним жить, пока я сама не решу, как расплатиться за него!

Я киваю.

– Удачи!

Выхожу из комнаты и иду на сход, где мы решим, как воевать с карателями…

* * *

Подольск. Убежище. Несколько дней спустя

В дверь бокса Колесникова раздаётся стук.

– Игорь Владимирович!

Батя лежит на кровати, на спине, сложив руки на груди. Храпит. В боксе висит тяжелый запах алкоголя, смешанный с сигаретным дымом. На полу, под столом, валяется пустая бутылка из-под коньяка. Ещё одна, с незакрытой пробкой, стоит на столе среди консервных банок и распечатанных блоков галет.

– Игорь Владимирович!

В дверь барабанят настойчивее.

– Проснитесь! Горец вернулся!

Храп прекращается. Из-за двери доносится тихий скрип кроватных пружин. Батя продирает осоловевшие глаза, смотрит на круглые часы, закреплённые на стене. Стрелки показывают начало четвёртого утра. Колесников садится на кровать и обхватывает могучими руками голову. Несколько секунд пялится в пол, затем, точно стараясь перекричать тупую головную боль, стучащую молотками по затылку, орёт:

– Арсеньев! Твою мать! Какого хера?! Я же говорил не беспоко… – Батя осекается на полуслове.

Резко встаёт с кровати. Быстро подходит к двери. С лязгом сдвигает засов и, рывком распахнув створку, щурясь от света потолочных ламп, пялится на Дмитрия.

– Ты сказал, Горец вернулся?

– Ну да, – кивает эсбешник, – с отрядом.

– Штырь с ними?

Дмитрий, вместо ответа, озирается по сторонам.

– Я зайду?

– А… да, – Колесников отходит в сторону, – валяй.

Закрыв за Арсеньевым дверь, Батя, пройдя по комнате, плюхается на стул.

– Будешь? – Колесников, протянув руку за бутылкой, вопросительно смотрит на Дмитрия.

– Нет, – облизнув губы, отвечает эсбешник.

– А я плесну себе, – горлышко стучит по краю стакана, – а то башка гудит.

«Совсем старый сдал, – думает Арсеньев, озираясь по сторонам, – только и делает, что синячит или «марки» глотает. Еще месяц-другой такого режима, и можно будет брать его тёпленьким, – эсбешник старается отогнать крамольные мысли».

– Рассказывай! – приказывает Батя, опрокинув стакан в рот.

– Горец, они сейчас с группой в столовке наяривают, сказал, что всё сработало. Ваш план удался.